Экспедиция - Моника Кристенсен

– Не могли бы вы выйти и обсудить детали за пределами палатки? – спросил Карстен, метая громы и молнии. – Я останусь здесь и дам Мадсу болеутоляющие таблетки и немного попить. Аптечка первой помощи, во всяком случае, у меня с собой. К счастью, для него.

Кнут с большим удовольствием высказал бы ему всё, что он думает по поводу такого недопустимого тона, но ограничился предупреждением.

– Не давай ему слишком много. Кроме того, ему нужны антибиотики. Я предлагаю удвоить дозу, рекомендованную на коробке.

Терье стоял, прислонившись к грузу со снаряжением у саней, когда Кнут вышел из палатки. Ветер стих, погода стояла ясная и холодная. Бездонное синее небо, звёзды на Млечном пути похожи на цепочку из маленьких фонариков. Красно-фиолетовая полоса на востоке предвещала, что приближается утро следующего дня. Луна низко висела над горизонтом как стеклянный пузырь. Маяк для тех, кто чёрными ночами стремится к Северному полюсу, к зеркальной глади пустынного Северного Ледовитого океана.

– Пора.

Кнут опять мог говорить громко, не обращая внимания на то, что Терье улыбался.

– Нам теперь не до поэзии. Понимаешь, некоторые из нас слишком романтизируют путешествие как таковое. Представляют его себе как дружеское общение, как тёплое мясное рагу в палатке…

– Как славу, как интервью на телепередаче «Доброе утро, Норвегия», как автографы и доходы от выступлений после.

Кнут тоже улыбнулся.

– Да, именно так. Я ведь сам вложил не так уж много денег в эту экспедицию. За моё участие заплатил мой отец. Он считает, что я – слюнтяй и не смогу промышлять во льдах на Вестисене[48] и бить тюленей. В нашей семье уже стало традицией: пока тебе не исполнится двадцать лет, нужно принять участие в нескольких экспедициях. А я вот уехал в Трондхейм и учился музыке. Должно быть, я его здорово разочаровал. Ох уж эти мне отцы!

– Я бы никогда не назвал тебя слюнтяем, – сказал Кнут.

– Хочешь послушать мою историю о гангрене?

Кнут кивнул.

– У моего деда был друг детства по имени Квиве Андерсен[49]. Они учились в одном классе в народной школе в Тромсё и, повзрослев, продолжали общаться. Оба были фанатами Севера. Дед купил свою первую шхуну для охоты на тюленей в 1936 году, когда ему было 16 лет. Это была старая развалина конца позапрошлого века. Она работала на паровом двигателе и топилась углём. Потом он поменял много кораблей. Он заказал собственный, специально спроектированный снегоход для полярных морей. Когда мой отец в пятидесятые годы унаследовал компанию «Кремер и Сын», она вполне процветала. Но ты знаешь, наши предки считают: следующее поколение не способно развивать семейный бизнес. Я очень разочаровал его. Мой дед вёл дела лучше, чем мой отец, а я так и вовсе решил стать музыкантом.

– А на чём ты играешь? – спросил Кнут.

Он нервно ходил взад-вперёд по льду.

– Я играю на бас-гитаре. Сейчас я преподаю музыку в школе.

Пирамидальная палатка находилась всего лишь в нескольких метрах от них. Изнутри доносились оживлённые голоса. Кнуту очень хотелось бы знать, о чём они говорят, но он оставался рядом с Терье.

– Так что же ты хотел рассказать мне о гангрене?

– Да, это о нём, о Квиве. Он работал у купца Юхана Хагерупа в Тромсё. Много лет подряд он отправлялся осенью на север во главе охотничьей экспедиции. Они охотились на белых медведей с самострелом. Ты знаешь, что это такое?

Кнут кивнул. Конечно, он знал. В Ню-Олесунне они выставили старый самострел перед маленьким музеем. Собственно говоря, это был длинный узкий деревянный ящик на четырёх ножках. В люке сзади было смонтировано ружьё со спусковым крючком и приманкой. По Шпицбергену циркулировало немало трагических историй о том, как люди застреливались, когда задевали спусковой рычаг или укрепляли приманку.

– Итак, Квиве, он совершил не один подвиг, а целых два. О первом я не буду рассказывать, это займёт слишком много времени. А второй – это случилось в 1920 году, перед зимним домиком на мысе Сёркап. Квиве охотился вместе с двумя опытными товарищами. В студёный зимний январский день все трое вышли на улицу, чтобы проверить самострелы, которые они расставили на этом участке. Один из них был забит снегом. Квиве засунул руку в ящик, чтобы почистить его, и тогда его шарахнуло. Ему раздробило мизинец. Теперь это было не так опасно, как в прошлый раз, когда он выстрелил себе в бедро и находился один, далеко от товарищей и хижины в Хорнсунде. Хотя теперь речь шла о пальце, его жизнь оказалась в опасности. Из мизинца хлестала кровь, и Квиве снял шарф и туго перевязал. К счастью, он оказался недалеко от хижины, где находились трое его товарищей. Но они отказались помочь ему. Вот такие дела!

Квиве пришлось самому себя зашивать. Он снял платок с раны и промыл её кипячёной водой. В этом товарищи помогли ему. Они разожгли печь и поставили на неё котелок со снегом. В ране Квиве нашёл несколько раздробленных осколков кости и сложил их вместе. Из раны хлестала кровь, но он туго обмотал жгут вокруг пальца.

Квиве писал в дневнике, что три следующих дня рука сильно болела. Наконец он не выдержал и снял жгут. Весь мизинец почернел. Квиве понял, что дело идёт к гангрене, и потерял надежду, что всё ещё обойдётся.

Нужно было действовать немедленно и решительно. Может быть, следовало отрезать всю руку, чтобы спасти себя? Но ведь это была правая рука, а у Квиве есть жена и дети. На что они все будут жить, если он станет калекой? Мужчине без правой руки трудно найти работу. И Квиве решил отсечь себе мизинец. На этот раз он прокипятил в котелке нож, ножницы и ручную пилу. Обезболивающего в хижине на Сёркапе не было, но ничего не поделаешь.

Оба друга попросили избавить их от этого зрелища. Квиве должен был оперировать себя сам. Сначала он отрезал кожу и плоть над верхней фалангой. Затем он срезал то, что осталось снизу. После этого он отпилил кость мизинца. Он написал в дневнике, что это оказалось вовсе не так легко, как он предполагал. Под конец он сшил снова плоть и кожу над остатком пальца – суровой чёрной нитью.

Кнут вздохнул.

– Так ты говоришь, сложная всё-таки получилась операция? А я ничего другого и не ожидал…

– Ну да…

Терье пнул ногой сугроб.

– Ты думаешь, придётся ампутировать Мадсу всю ногу? Честно говоря, я не рискну. Там ведь масса больших сосудов, которые ведут к ступне, и их придётся сшивать. Нет уж, я не буду этого делать… – сказал Кнут.