Что мы пожираем - Линси Миллер

Теперь, когда я решила называть его по имени, мне было трудно держать в голове, что он наследник престола. Он был чуть старше меня, но пролил намного больше крови.

На следующее утро у моей двери стояла фляжка терпкого лимонада – почти без сахара и без капли яда. Я осторожно сделала глоток, когда собралась в лабораторию. Дверь Карлоу была плотно закрыта, из ее комнаты слышались перешептывания, а потом прорвался звук, похожий на рыдания. Я остановилась и коснулась двери. Никогда не думала, что Карлоу может плакать.

Я убрала руку и пошла дальше.

Я не так хорошо ее знала и подумала, что ей бы не хотелось, чтобы я увидела, как она плачет. Я решила, что попрошу Крика сходить за ней, но когда я дошла до лаборатории, она уже была там. Должно быть, из наших комнат сюда можно было дойти менее извилистым путем.

– В течение трех месяцев количество жертв, необходимых для того, чтобы она оставалась закрытой, будет сравнимо с населением Порта, – сказала она. Она так низко склонила голову над записной книжкой, что кончик ее носа был запачкан чернилами.

– Ну, – протянул Крик, заглядывая ей через плечо, – по крайней мере, это не очень большой город.

Мы с наследником проезжали через него, когда ехали в Устье. Море-Пожирающе-Реку-у-Порта было таким же старым, как Лощина, а его жители заслуживали выживания так же, как и жители любого другого города, вне зависимости от того, большой он или маленький.

– Нам придется решить, скольким людям мы позволим умереть, прежде чем попытаемся заменить Дверь, – сказала я. – Сейчас мы на отметке три человека в месяц. Пять – не слишком много?

– Нет, если они насильники и убийцы, – пробормотал Бэзил.

– Но что будет, когда они кончатся? – Дрожащей рукой я пододвинула к себе миску с красной грязью. – А что будет, когда у нас не будет времени судить людей с творцами и мы должны будем гадать, виновны они или нет?

– Более насущный вопрос, которого ты избегаешь, – сказала Карлоу, – это сколько невинных людей мы готовы принести в жертву Двери, чтобы нам хватило времени на ее замену – и на то, чтобы спасти остальных жителей Цинлиры – и как мы будем выбирать?

– Рискнуть всеми сейчас или пожертвовать некоторыми, чтобы уменьшить риск? – Бэзил застонал и закрыл книгу. – Мы не можем принять такое решение.

– Но если не мы, то кто? Наследник? Суверен?

– Мне не нравится ни один из этих вариантов, – сказал Крик. – Давайте просто не будем делать выбор.

Я рассмеялась – чуточку слишком громко – и опрокинула на пол насадки на перья. Отгоняя остальных от устроенного мной беспорядка, я слезла со стула, чтобы собрать их. Карлоу фыркнула, когда я залезла под ее стол.

– Ну так что? Сколько? – сказала я, закончив сметать в карманы все, что было под столом Карлоу, и поднявшись на колени. – Сколько выживших оправдает количество тех, кто умрет?

Дверь распахнулась. Сначала в лабораторию вошла Хана, за ней наследник. Он был одет так же, как и вчера, как будто у него был одинаковый наряд на каждый день недели, но его очки висели на шее на тонкой золотой цепочке. Бэзил уронил чернильницу, Карлоу поморщилась. Даже Крик уставился на наследника так, словно они никогда не встречались.

Затем в комнату вошла суверен, и мы все упали на пол.

– Поскольку вы, похоже, больше привыкли к нематериальным жертвам, мне стало любопытно. – Суверен снова была одета в белое. Плотно облегающий лиф подчеркивал знак, вырезанный у нее на груди. Несколько капель крови упали на переплетенные линии знаков Жизни и Смерти. – Я также хотела бы взглянуть на твои расчеты, Франциска. Но сначала я поговорю с Лореной.

То есть наследник сказал ей.

Суверен провела меня в ванную, а затем за занавешенную дверь, которую я раньше не замечала. Эта комнатка была очень маленькой, здесь едва можно было поставить стол. Она вообще могла оказаться шкафом. Я села на ближайший к двери табурет. Она рассмеялась.

– Расслабься, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты прошла два простых теста. Почти ничего особенного. А потом можешь и дальше удовлетворять любопытство моего сына. Он занимается этими исследованиями только потому, что это великая загадка, а когда речь заходит о том, что его интригует, он не в состоянии себя контролировать.

Я нахмурилась и изобразила замешательство.

– Но что, если Карлоу права? Что мы тогда будем делать?

– Ничего не изменится, просто численность населения станет немного меньше.

Она достала с полки старый набор весов и провела пальцами по крышке.

– Всегда есть люди, которые приносят слишком мало пользы. От таких можно избавиться без зазрения совести.

У меня по спине пробежал холодок.

– Конечно, – сказала я, опасаясь, что я слишком на нее надавила. – Какие тесты мне нужно пройти, ваше превосходительство?

– О, – вздохнула суверен. – Когда я была в твоем возрасте, люди всегда спрашивали меня, почему я что-то сделала, и им очень не нравилось, когда я отвечала «потому что хотела». Мои желания никогда не были правильными. А потом я поняла, что мне всего-навсего нужно брать то, что я хочу. Я не перед кем не должна отчитываться. Я прочитала твой контракт с моим сыном. Ты ничего из этого не выиграешь.

Забота о ком-то другом была ей так чужда. Это совсем меня не удивило.

– До недавнего времени возможность принесения нематериальных жертв никогда по-настоящему не принималась и не рассматривалась. Когда я училась, воспоминания были неприкосновенны. Были известны только физические жертвы, только таким жертвоприношениям обучали и только они были разрешены, – она взяла мои руки в свои и провела большими пальцами по тыльной стороне моей ладони. Так могли бы прикасаться друг к другу любовники – только вот я ее ненавижу. – Я испытала искушение в тот момент, когда поняла, что можно уничтожать воспоминания и создавать на их месте новые. То, что Алистер сделал в Хиле, открыло мне глаза. Сколько возможностей… больше, чем я думала. Я подумывала оставить Беатрис в живых. Она была лучшим бойцом в Цинлире, и я могла бы уничтожить ее верность моему мужу и создать для нее совершенно новую жизнь, в которой она была бы верна мне.

Мой грехоосененный зарычал. Я слышала о суверене много ужасных вещей, но все же никогда не слышала, чтобы она разрушала воспоминания и создавала новые. Уничтожение наследником воли тех людей в Хиле было первым настолько вопиющим случаем принесения нефизической жертвы публично.

– Ты когда-нибудь меняла чьи-то воспоминания и волю? – спросила она. – Хотелось ли тебе чего-то так сильно, что у тебя появлялось искушение это сделать?

Я слишком хорошо знала, каково это – чего-то хотеть. Я росла в голоде, но только еды мне всегда было мало. Мои творцы вечно рычали от желания: они постоянно чего-то хотели, чего угодно, большего. Мои родители тоже чего-то хотели. Моя мама хотела жить. Я хотела жить.

Я так редко позволяла себе это делать, но я это делала. Я меняла воспоминания целителей, чтобы они не помнили, как я крала припасы, чтобы спасти маму или охранников, чтобы они не знали, что за ребенок их ограбил. Человека создавали воспоминания. Так есть ли разница в изменении воспоминаний и изменении чьей-то воли?