Муза - Джесси Бёртон

– А я вот отлично могу дышать.

Она засмеялась.

– Ну конечно, мисс Задавака. Серьезно, Оделль, может, ты все-таки тайная африканская принцесса?

– Я из Тринидада.

– Ты, главное, держи себя… в трусах. А может, и нет.

– Памела.

– Да ладно, – прошептала она. – Вы уже как, занимались этим?

– Не суй свой нос куда не следует.

Она усмехнулась.

– Стало быть, нет. Смотри, Оделль, не засиживайся в девках: ты даже не представляешь, чего себя лишаешь. – Порывшись под секретарским столом, она извлекла пакет из коричневой бумаги и положила его передо мной. – С днем рождения! – с лучезарной улыбкой воскликнула она, а в ее густо подведенных глазах приплясывало озорство.

Я с подозрением взглянула на пакет.

– Что там?

– А вы взгляните, мисс Бастьен.

Я приподняла краешек упаковки. Внутри были два блистера таблеток.

– А это…?

– Да. У меня завалялось несколько лишних. Я подумала, они могут тебе пригодиться. – Когда Памела заметила выражение моего лица, ее уверенность потускнела. – Ты можешь их не брать…

– Нет, спасибо. Я возьму.

Памела расплылась в улыбке. Мне, конечно, стало забавно от того, насколько разные подарки люди дарят из дружеских побуждений: для Квик это была записная книжка, для Памелы – противозачаточные таблетки. Я в течение нескольких недель пичкала Памелу романами, и, вероятно, это все, что нужно обо мне знать. Подношение Памелы стало отражением ее прагматичного подхода к получению удовольствия. Кстати, в то время незамужней молодой женщине достать заветные таблетки было совсем не просто; ни один доктор не выписал бы рецепт на ее имя.

– А как ты их добываешь? – спросила я.

Памела подмигнула.

– Думаешь, потерла лампу Аладдина, да?

– Ну скажи, как?

– Так уж и быть: консультационный центр леди Брук[50], – сообщила она. – На вес золота.

Я сунула таблетки в сумку.

– Спасибо тебе, Радж, – поблагодарила я ее, стараясь побыстрее спуститься по лестнице института, прежде чем Памела успела бы испортить этот момент непристойным комментарием. И все же – она была женщиной нового мира, поделившейся со мной кусочком свободы. Мне следовало быть более благодарной.

На мой день рождения Лори повез меня к себе домой в Суррей. Как он объяснил, Джерри был в отъезде, а ему хотелось показать мне дом. За все шесть лет, что я прожила в Англии, я так и не увидела того буколического рая, который нам старались втюхать в Тринидаде. Я была готова к живым изгородям, к рушащимся крестам Элеоноры, покрытым желтым лишайником, к осенним деревьям, склонившимся под тяжестью плодов, к деревенским лавочкам, продающим яйца в коробках, что стояли у порога. В сущности, когда я увидела дом Лори, он оказался не так уж далек от этих моих представлений, что заставило меня подумать вот о чем: возможно, единственной правдой, которую я узнала от моих колониальных воспитателей, была правда об английском пригороде.

Семья Лори жила в городке под названием Бэлдокс-Ридж, в стоящем особняком викторианском сельском доме из красного кирпича. По какой-то детской простоте его называли «красный дом». Перед домом был посажен яблоневый сад, краска на оконных рамах облезла и шелушилась. Это место меня околдовало. Между тем в доме не наблюдалось особых следов пребывания женщины, несмотря на то что мать Лори скончалась совсем недавно. Я-то надеялась увидеть остатки былой роскоши: изысканные лохмотья, оставшиеся от бальных платьев, прокуренные стулья в столовой, сентиментальные картины на стенах, запах собачьей шерсти на старых ковриках для пикника. Ничего этого я не обнаружила. Либо мать Лори жила совсем по-спартански, либо ублюдок Джерри избавился от всех вещей, напоминающих ему об умершей супруге.

Я сидела на кухне с закрытыми глазами, пока Лори заваривал чай. «Будьте с ним начеку. Нельзя просто так наткнуться на такую картину, как эта, Оделль». Я в гневе оттолкнула от себя слова Квик. Может быть, она хотела испортить мне все это?

– А вот и чай, – сказал Лори, протягивая мне щербатую голубую чашку. – На улице все еще приятно и тепло. Может, пойдем посидим в саду?

Я последовала за ним, обхватив чашку руками, чуть слышно ступая по коридору без ковра.

Сад позади дома был в некотором беспорядке, напоминающем описания Ходжсон Бернетт[51]; разросшиеся кусты и узловатые сливовые деревья, треснутые терракотовые горшки с пробивавшейся из них мятой, вольготно себя чувствующие анютины глазки. В конце вытянутой лужайки стояла теплица, ее окна были заляпаны засохшей грязью и дождем, так что заглянуть внутрь не представлялось возможным. Кто присматривал за этим садом? Наверное, когда-то этим занимался Лори – так и представляю, как он суетился на грядках.

– Сколько лет ты здесь живешь? – спросила я.

– С самого детства, хотя и с перерывами. В Лондоне у нас тоже была квартира, но потом маме разонравилось там жить. Здесь ей больше нравилось.

– И я ее понимаю. Здесь красиво.

Он вздохнул.

– Да, иногда тут здорово.

Мы какое-то время сидели в тишине, прислушиваясь к щебетанию черных дроздов на закате.

– Наверное, тебе не терпится узнать, что еще раскопает Рид? – спросила я.

Он посмотрел на плодовые деревья.

– А что, если она украдена?

– Но это же не твоя вина – и не твоей матери.

– Конечно. Думаю, что ты права. А что, если она стоит целое состояние? Представляю себе, какую рожу скорчит Джерри. Единственное, что она мне оставила, стоит кучу денег.

– Если ты продашь полотно, у тебя не останется никакой памяти о матери.

Лори повернулся ко мне. В глазах у него мелькнула хитринка.

– Вот только не дави на жалость. Моя мать ненавидела разные там сантименты.

– Но разве недостаточно сентиментально, что она завещала тебе только одну картину?

– Эх, не знала ты ее, – сказал Лори. – Она, скорее, напоминала заряженное ружье.

– Что ты имеешь в виду?

Он разглядывал дикую часть сада, раскинувшегося перед нами, и прихлебывал чай.

– Она всегда притягивала неприятности. Мне кажется, ты бы ей очень понравилась.

– Почему? Я никогда не притягиваю неприятности.