Поп - Александр Сегень

Робинзон своим беспримерным козлиным хамством заслужил себе смертный приговор, и отец Александр в отношении его уже не помышлял об амнистии. Роман Исцелённое Ухо получил на сей счёт решительное распоряжение.

– Батюшка, возьми меня с собой, ну возьми-и-и! – канючил всё утро Коля.

– Ну куда я тебя, голубчик мой сизокрылый! – стонал в ответ отец Александр. – Это же страшное место.

Но убедить он его так и не смог, и когда уезжал, Коля плакал.

Отец Александр отправился в Сырую низину с дьяконом Олегом, Торопцевым, матушкой Алевтиной, Гуляевым, да Торопцев прихватил с собой старшую дочь Надежду и жену Вассу – для хора. Светило яркое солнце, всех овевала тихая пасхальная радость, хотя и ехали впрямь в страшное место. И когда открылись испещрённые колючей проволокой ворота концлагеря, взору предстала невесёлая картина. Три небольших унылых и гнилых барака, окружающих плац, с которого господин Вертер так и не удосужился убрать виселицу. И хотя на ней, слава Богу, никто не висел, жутко было взирать на зияющую петлю…

И вокруг этой виселицы уже был собран весь лагерный люд.

Сердце надрывалось глядеть на этих несчастных, многие из которых являли собой обтянутые кожей скелеты… Вся толпа смотрела на прибывшего отца Александра одним взором – будто не сто семьдесят пять человек, а один. И он увидел этот единый лик бездонной скорби, эту новую икону – народ великомученик в терновом венце из колючей проволоки, тощий, избитый, искалеченный, окружённый сворой лютых охранников с лающими человекоедящими собаками! Пятидесятилетние мужи и восемнадцатилетние юноши стояли, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее, поддерживая друг друга, чтобы не падать, не шататься. Весенний ветерок колыхал их выцветшие волосы, а в небе, равнодушные к человеческим страданиям, проносились птицы, издавая радостные звуки… Отец Александр посмотрел на птиц в небе и попытался заставить себя почувствовать то же равнодушие, каким обладали они, потому что иначе он не смог бы ни слова вымолвить, настолько гнетущее впечатление производили собравшиеся на плацу узники.

– Здравствуйте, дорогие мои! – обратился он к пленникам радостным голосом. – Вот, наконец, мне разрешено вновь увидеться с вами и вместе произвести пасхальное богослужение. В прошлом году вы были у меня в гостях, на сей раз – я у вас. Смотрю на тебя, моё пленённое воинство, и вижу, что много потерь и немало пополнения. Забудем же на время наши скорби и печали. Всем сердцем проникнемся праздником воскрешения Христова! Ибо сегодня – как никогда! – с нами Тот, перед Кем можно излить все унижения, всю скорбь, всю боль о себе, о Родине, о близких, оставшихся дома. Да поможет нам Господь Бог Иисус Христос!

Подальше от виселицы установили стол и разножки. Протоиерей и дьякон облачились в свои праздничные одежды, а Торопцев надел красный стихарь.

Под открытым небом, под сияющим солнцем, под чириканье птиц свершалась литургия, великое таинство церковное. Стало немного легче. Отец Александр весь сосредоточился на богослужении.

– Паки, паки миром Господу помолимся! – летел его звонкий голос.

И тесно прижавшиеся друг к другу люди осеняли себя крестным знамением, стараясь совершать не слишком размашистые движения, чтобы сберечь силы.

И когда священник возглашал:

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – неслось по толпе негромко, будто шелестела всполошенная внезапным ветром листва.

И всякий раз собаки охранников принимались лаять, недовольные тем, что это стадо, которое почему-то до сих пор не отдали им на доглодание, имеет дерзость что-то возглашать.

Когда подошло время исповеди и причастия, отец Александр вновь обратился к узникам с речью:

– Никогда в жизни мне не доводилось вот так совершать литургию – под открытым небом и пред лицом всех собравшихся. И мне припомнилось, как некогда совершилась пасхальная литургия в Париже, когда царь Александр Благословенный разгромил нечестивого Наполеона и захватил его столицу. Так же, посреди площади, совершалась литургия, а вокруг стояло непобедимое русское воинство! Его, конечно, было во сто крат больше, нежели здесь и сейчас. Но и вы, и вы, братья, остаётесь частью всеобщего русского воинства. Помните, я говорил вам, что вы – моя армия. Так оно и остаётся. Неважно, что вас продолжают держать в заточении. Своими страданиями вы окупаете грехи безбожной власти, а стало быть – продолжаете сражение! Хотелось бы, чтобы все вы это понимали и хранили в себе мужество. Придёт день, и посреди Берлина будет Пасха Красная! А сейчас я буду совершать общую исповедь, и вы, как в прошлом году, называйте свои имена.

И вновь батюшка услышал их всех поимённо. Неизъяснимо в его душу вошли все они. Он и сам не мог бы растолковать, как, но когда они произносили свои имена, он всех их осязал, понимая, кого уже нет, а кто появился здесь недавно. Мало того, он знал всё о каждом. И подойди любой из них к нему в эти мгновения, отец Александр мог бы разговаривать с ним как со своим старым знакомым, о котором ему известно всё. Даже больше, чем тот сам о себе знает.

Возможно, они тоже это почувствовали, потому что по их заскорузлым лицам потекли горячие слёзы, и они размазывали их по немытым щекам одеревеневшими ладонями. Батюшка старался не видеть этого – иначе бы и сам не сдержал слёз.

Каждого накрывать епитрахилью и отпускать грехи не представлялось возможным, и тогда отец Александр вознёс свою епитрахиль над всеми и произнёс:

– Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит тебе, русское воинство, вся согрешения твоя, и аз недостойный протоиерей властью мне данной прощаю и разрешаю от всех грехов во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Поздравляю вас с полным очищением духовным! Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

Вновь залаяли собаки. Батюшка дождался, когда они затихнут, и вновь заговорил:

– Благодарю всех, вы стойко выдержали долгую литургию. Должен вам сообщить, что вчера мною был приговорён к закланию тучный козёл. Из него всё утро варили суп, который вот-вот должен прибыть сюда…

– Уже прибыл, батюшка! – сообщил Николай Торопцев.

– Тем радостнее! – весело сказал батюшка. – Недолго нам ждать разговения. А теперь стойте на своих местах, и я подойду к каждому из вас с причастной чашею. Наступает самый торжественный миг нашей праздничной пасхальной службы!

И, нарушая канон, батюшка понёс потир, подходя к каждому и протягивая лжицу со Святыми Дарами:

– Причащается раб Божий Николай… Иван… Пётр… Степан… во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Всех он узнавал, а если встречал новенького, спрашивал:

– Крещёный?

И если тот оказывался некрещеным, то батюшка делал примечание:

– Причастись, но потом я обязательно должен буду тебя покрестить.

Он брал на себя этот грех, потому что неведомо было, успеет ли он покрестить их. Господь разберётся.