Дети луны, дети солнца - Янина Волкова

Ренэйст спрыгивает с форштевня так быстро, как только может. Ноги несут ее по качающейся из стороны в сторону палубе. Видит, как стремительным шагом направляется к столпившимся вокруг Витарра людям конунг, и сердце начинает стучать в самом горле. Она ведь знала, что не стоило соглашаться на столь рискованный шаг, но все равно дала брату надежду. И теперь вот он корчится на палубе драккара, силясь справиться с дурнотой, и был бы давно уже мертв, если бы злые языки могли пронзить насквозь, словно жала.

– Как ты посмел, – гремит над морем голос Ганнара Покорителя, – пробраться на мой драккар, щенок?

Так его стали называть после той ужасной ночи. Витарр метался в бреду и скулил, подобно умирающему волчонку, и те, кто винил его в гибели Хэльварда, сочли это забавным. Им доставляет радость все, что причиняет ему боль, и впервые за долгие зимы в крови ее бурлит ярость и ненависть. Ренэйст вонзается в их ряды, как выпущенная стрела, и, резко развернувшись на пятках, оказывается перед Витарром. Конунг стоит прямо перед ней, пышущий жаром и злостью, и лицо его красно от прилившей к щекам крови. Дочь ловит его взгляд, белая, как Луна, тонкая, как молодая ель. Сжимает узкие ладони в кулаки, вонзая ногти в кожу ладоней, и выпрямляет спину, хоть и видно, как дрожат ее ноги.

– Ренэйст, – гремит конунгов голос. – Отойди, Ренэйст.

– Нет. Никто больше не причинит зло моему брату.

Возможно, этими словами она обрекает и себя на ненависть своего народа, но Рена не может и дальше позволять отравлять кровь, что течет в венах Витарра. Позади нее он медленно поднимается на ноги, ухватившись ладонью за сестринское плечо, и оглядывает мужчин, их окруживших. Меч Ренэйст лежит там, под лавкой возле весла, но меч Витарра покоится у него на бедре, и Рена не знает, хорошо ли это. Ганнар сжигает детей своих взглядом единственного ока, и Ренэйст кажется, что даже Всеотец не глядит на грешников с такой ненавистью.

Среди озлобленных, жестоких мужчин видит она Хакона. Смотрит он голубыми глазами на происходящее и, нахмурившись, старается пробиться ближе, но не пускают его. Толкают ладонями, велят отойти словами злыми, как сорвавшиеся с цепи псы, и Медведь отвечает злобой на злобу. Волчица хочет крикнуть, просить его не вмешиваться, но с места сдвинуться не может. Ладонь брата на ее плече сжимается крепче, и Ренэйст отчетливо чувствует каждый из обрубков, что остался на месте его пальцев. Это придает ей сил. Если бы был кто-то, кто мог вступиться за Витарра тогда, всего бы этого не было. Отец так и оставил бы второго сына своим наследником, а Ренэйст сейчас сидела бы подле матери, дожидаясь отца, брата и возлюбленного из набега. Но людская жестокость заставила ее сойти с женского пути, а ее брата забиться в тень, в ноги к богине Хель.

Это больше не может продолжаться.

– Что ты сказала сейчас? – едва ли не рычит конунг.

– Я сказала, – она с трудом заставляет голос не дрожать, – что никто больше не причинит зло моему брату. Отныне я считаюсь воином и могу отстаивать свою правоту. Довольно вы заставляли его страдать, не останется это более безнаказанным.

Может, она делает только хуже. Витарра засмеют, что защищает его дева, за чьей спиной он стоит, но Ренэйст прошла испытание и считается воином. Она равна им, и никто из иных воинов не имеет права насмехаться над ней лишь потому, что под подолом у нее все иначе. Сильнее стискивает она кулаки, полная решимости, и шум возмущенных мужчин стихает. Все они смотрят на наследницу своего конунга, и та начинает говорить:

– Прежде чем отплыть, мой конунг, я сказала тебе, что обвинения против Витарра жестоки и бессмысленны. Вы нашли в нем оправдание глупости старшего своего сына и не желаете видеть очевидное. Сорвались с цепи и издевались над ним лишь потому, что оставались безнаказанными! Нашли отраду в жестокости к ребенку, взрастили зло на оскверненной почве и обвиняете Витарра в волчьем оскале! Вы не лучше псины, что лает и кусает того, кто слабее! В нас течет кровь рода Волка, и зря не боитесь вы гнева моего брата, ведь каждый пес заскулит пред ним!

Дышит тяжело, и молочный туман застилает глаза. Витарр наклоняется ближе, шепчет на ухо:

– Хватит, Ренэйст.

Но она одергивает его:

– Нет, не хватит! Ты спросил, мой конунг, как Витарр попал на драккар? Так это я впустила его! Я предложила ему скрыться в одной из бочек, хоть это и не достойно воина! Но, мой конунг, как найти достоинство в человеке, который травил собственное дитя? Ты забыл, что Хэльвард привел нас в лес, и каждый, кто сердцем черен, решил это забыть! Ты был зол на Витарра и позволил чужой жестокости затмить твой разум! Так скажи, мой конунг, неужели я говорю ложь?

Не успевает над морской гладью затихнуть последнее сказанное ей слово, как окружившие их воины взрываются громоподобной бранью. Они тычут в нее пальцами, выкрикивают оскорбления, но Ренэйст видит, что многие молчат, обдумывая то, что она сказала. Быть может, сейчас они поймут, как были несправедливы к Витарру, и признают его право на наследование? Тогда ей больше не придется нести это на своих плечах, и она сможет стать Хакону верной женой без всякого титула.

Если они поймут, то все станет так, как должно было быть с самого начала.

Другие драккары проплывают мимо, но, словно пламя пожара, от одного корабля к другому передается весть о том, что сын конунга тайком попал на борт. Те, кто не должен грести, подбегают к бортам, стараясь рассмотреть, что же происходит, но широкие спины галдящих мужчин закрывают от их взоров конунговых детей.

Ренэйст видит, как Хакон подходит к ее отцу. Он что-то говорит конунгу, говорит долго, и с каждым его словом Ганнар становится все мрачнее. Ладонь брата все так же сжимает плечо. Должно быть, если Витарр отпустит ее, палуба драккара разверзнется под ногами, окунув воительницу в холод морской воды. Белолунная заводит руку назад, крепко стискивая холодной и влажной от пота ладонью правую руку брата, словно говоря ему: «Я здесь, Витарр. Мы примем наказание вместе».

Прося ее помочь, Витарр вовсе не думал о том, что все может обернуться именно так. Он смотрит на затылок младшей сестры и пытается вспомнить, были ли ее волосы такими белыми тогда, когда они оба были детьми. Воин ловит себя на мысли, что практически не помнит, какой она была. Лишь огромные голубые глаза, полные слез, и покрасневшие на морозе пальцы, стискивающие древко братского лука. Губы его трогает легкая улыбка. Странный народ женщины: ты причиняешь ей боль, а она закрывает тебя собой от удара.

Ренэйст не смотрит на него, но Витарр знает, что она боится. Брови его удивленно приподнимаются, когда тонкая девичья рука сжимает его, но он ничего не говорит. Что сделает с ними конунг в качестве наказания за столь постыдный проступок? Драккары уже далеко от берега, и поблизости нет земли, на которой их могли бы высадить. Должно быть, именно это имела в виду сестра, когда говорила о том, что обнаружат его присутствие слишком поздно, чтобы что-либо с этим сделать. Витарр слегка усмехается, прикрыв лицо мехом своего плаща. Конунг выглядит разъяренным, но после короткого разговора с Хаконом все же кивает головой. Повернувшись лицом к своим детям, он поднимает вверх руку, призывая иных воинов к молчанию, и говорит в наступившей тишине: