Наследник криминального Малыша - Лина Вазгенова

но опять же спокойно, точно ничего и не происходило. Параллельно еще отдавая какие-то распоряжения медсестре лебезящей у него под ногами.

Я не все понял, что сказал доктор. Но суть… словно ведро ледяной воды или кирпич на мою голову.

Из папки на семейство Беслановых я знал, что по их венам бежит скорей гнилая, чем первая положительная, но это означает что я являюсь отцом ребенка на хуеву тысячу процентов.

Когда я узнал что диагноз БЕСПЛОДИЕ НЕ подтвержден я уже тогда практически не сомневался что это мой ребенок. Но в полной мере осознал только сейчас.

И меня вдруг блядь шарахнуло по голове, что это из за меня, мой ребенок находится сейчас в опасности.

Уже только от одной этой мысли внутри все сжалось, меня заколотило как припадочного. Одел дурацкий халат и практически вбежал в гинекологическое отделение. Перед палатой на секунду замялся, боясь увидеть свою девочку вновь в таком состоянии.

Дернул дверь и застыл на пороге.

Маленькая была в сознании, а через секунду она стала орать чтобы я убирался. Я прирос к полу оглушенный ее истерикой, не мог уйти и зная как виноват, не знал что сказать.

Сбежался персонал и меня насильно вывели, так как сдвинуться с места самому шанса не было.

Я со стоном облокотился о стену и откинул назад голову ударяясь затылком, стискивая челюсти чтобы не завыть в голос.

Сползая медленно по стеночке, я все же заскулил как подстреленная собака вырывая с головы волосы и кусая костяшки пальцев.

— Маленькая. — сильные, до боли знакомые руки вжимают в себя мое тело, а хриплые, низкие звуки, подобно электрическому разряду — прошибают до самых костей.

От этого голоса, внутри всё сворачивается в ледяной, колючий ком и дышать становится нечем. А в нос забивается ни с чем не сравнимый запах, от которого меня ведет и невольно бросает в дрожь.

Поднимаю взгляд и как в пропасть без страховки, в самые чёрные на свете глаза. Смотрю и не могу насмотреться. Это чувство подобно раю среди ада, так больно, что хочется кричать, но у меня из груди вырывается только задушенный, затравленный всхлип.

Он действует словно спусковой крючок, для обиды, злости, ненависти и единственного сорвавшегося с моих губ слова.

— Отпусти! — цежу сквозь сжатые челюсти. Злость придает смелости. А меня не шуточно трясет, как при высокой температуре или как от играющего в крови адреналина.

Мне хочется расцарапать его безукаризненно красивое лицо, разбить его в кровь, разорвать на кусочки за всю боль и горе, что я проживаю.

А перед глазами проносятся все те унижения и отчаянное бессилие, когда я переставала чувствовать себя человеком, когда на коленях ползала и умоляла о пращении не имея за собой вины. Умоляла выслушать меня, дать мне возможность оправдаться перед ним.

Я прокручиваю это снова и снова, и ненавижу его, за все что он сделал, а точнее… хочу ненавидеть, но не могу.

И вместо того чтобы выплеснуть ему в рожу свою агонию, оглушить болью и правдой, впиваюсь ногтями в свои ладони, и заставляю своё натянутое, как струна тело, успокоиться.

Если до вчерашнего дня у меня были какие-то сомнения, что ему не все равно, то теперь от них не осталось и следа. Ему плевать. Так зачем рвать свою душу. Пусть думает что предала, не любила, пусть ненавидит… Мне уже безразлично.

— Что случилось, Юль? — надтреснутым голосом при этом ни единого намека на насмешку, в нем волнение и едва сдерживаемое бешенство.

Не верю. Твердит Станиславский в моей голове.

Неимоверным усилием воли беру свои эмоции под контроль и поднимаю снисходительно бровь.

Как говорят, делаю хорошую мину при плохой игре.

Слезы обжигают глаза, но я давлю их в себе. Растягиваю губы в фальшивой улыбке и шепчу.

— Недостаток профессионализма с замдиректором случился, а талант и рвение не оценили.

На несколько долгих секунд повисает напряженная пауза. А у Саши лицо приобретает серый оттенок, в гроб краше кладут. Он судорожно сглатывает, сжигая меня диким, полыхающим взглядом, а его захват рук на моем теле становиться все крепче.

— И не трогай меня. Не прикасайся. Все вы мужики одинаковые. — толкаю, что есть мочи в грудь, вырываюсь, а сделав лишь несколько шагов, чувствую, как у меня подкашиваются ноги и темнеет в глазах.

Не знаю сколько боли, горя… способна вынести человеческая психика, моя уже явно не вывозила, поэтому я просто осела на землю, как мартовский снег.

Глава 32

Очнулась со страшным шумом в черепной коробке вызваным очередным кошмаром. Если вы когда нибудь тонули, то можете ясно представить, какого это.

Я просто захлебываюсь этим паническим чувством ужаса и беспомощности, а потом подскакиваю на постели, обливаясь холодным потом и цепенею с выпрыгивающим из груди сердцем.

И вот находясь в этом состоянии я открываю глаза, и вижу белые стены, а в нос бьет резкий больничный запах. Первая же мысль в моей нездоровой голове. "Что с моим ребенком что-то случилось."

С огромным трудом уговариваю себя не паниковать.

И прислушиваясь к своим ощущениям, накрываю рукою живот. Это движение отзывается тянущей болью где-то внизу…

Моментальный липкий страх начинает сотнями игл покалывать кожу. В это мгновение открываются двери, а на пороге виновник всех моих бед.

Втянув с шумом воздух, не справляюсь с накрывшей меня в доли секунды истерикой.

— Ненавижу! — вырывается из моих пересохших губ.

— Это все из-за тебя! — бросаю в застывшее, каменное лицо.

— Убирайся! Уходи! — срываюсь на дикий крик.

— Убирайся!.. Убирайся! — ору до хрипоты в горле. На мои вопли сбегается весь медперсонал и пытается меня успокоить.

— Что с моим ребенком? Пожалуйста скажите что с ним? — мои крики постепенно превращаются в щенячий вой. Если с ним что-то случилось я себе никогда не прощу. Меня трясет от внутреннего ужаса.

— Пусть он уйдет! Это из-за него. Это все из-за него. — Твержу как мантру. Не унимаясь.

— Успокойтесь пожалуйста! Вам нельзя нервничать.

— С ребенком все хорошо. — слышу строгий голос. Склонившейся надо мной и удерживающей меня за плечи медсестры. Всматриваюсь в ее лицо в поисках правды.

— Успокойся моя хорошая. Твой ребеночек в порядке, а ты можешь ему навредить, если немедленно не прекратишь истерику. — уже мягко, с человеческим состраданием и материнской заботой в глазах.

Укладывает меня на подушку, разворачивается и обращается к застывшему как идол на пороге Саше.

— Выходите! Что вы встали? Вы не видете, как ваше присутствие сказывается на состоянии больной. — оттесняет его назад своими немалыми габаритами.

— Немедленно покиньте палату. Вы тревожите пациэнтку, а ей