Меня зовут Гоша: история сироты - Георгий Гынжу

– А что твои родаки?

– Родаки хотели, чтобы я познакомила их с ним. Потому что они все время удивлялись, куда я пропадаю с ночевками. И он долго не находил для этого времени, типа, такой весь деловой. Каждый раз договаривались, а потом, такой: «Ой, солнышко, прости, у меня очень важная встреча, я в этот раз не могу». У родителей уже складывалось плохое мнение о нем – уже какой раз динамит.

– Так и не приехал?

– Приехал. В какой-то момент он, такой: «Все, зай, я сегодня свободен». Он реально приехал, как обещал. Мы пообщались все вместе. Потом они поговорили наедине с папкой. Главное, родители одобрили эту мразь, типа, все норм.

– Они что, слепые?! Я бы на месте твоих родоков с лестницы его спустил!

– Ну, круто, да. А я бы убежала следом за ним. И они бы больше меня не увидели. Я же говорю тебе, дура была. Короче, через несколько дней или через неделю, точно уже не помню, он звонит мне и говорит: «Варь, можешь дать денег?» – я спрашиваю: «На что?» Он отвечает: «Ну, типа, на учебку. Надо курсы оплатить, а мамки с папкой у меня нет». Я говорю: «У меня нет таких денег». Но он и тут не успокоился: «А можно я у твоего папки в долг попрошу?» Я ему ответила что-то, типа: «Ну, окай, попробуй». И он позвонил отцу, наплел ему то же самое, что и мне. А папочка добрый такой у меня, пожалел как дурак сиротку: «Ну, если на учебу, то это хорошо!»

– И че, дал? Ясно же, что этот мудила пиздит! И как бы он вам деньги вернул?

– Дал. Перевел ему деньги на карту. Тот поблагодарил и пообещал через неделю вернуть. Но проходит неделя, две, три. Тишина. Потом в один из дней он пригласил меня, чтобы, типа, отдать мне папины деньги. Я такая: «О’кей, без Бэ». Приехала, куда он сказал, и ждала эту морозмоту часа три, наверное. А он просто вырубил телефон. Потом появился в Сети, я ему тут же набрала: «Ну, и где ты?» И эта мразь опять за свое: «Прости, котик, у меня были дела». Опять гарнир с лапшой и вечное бла-бла-бла.

– А что отец?

– Ну, он в итоге позвонил мне, такой: «Все, Варь, давай дуй домой! Я уже не жду, что мне эти деньги вернут. Мне плевать на них, главное, чтобы с тобой все было нормально. Просто забей на этого чувака, и тогда все будет хорошо».

– Забила?

– Если бы! Потом этот дебил вообще оформил кредит на мое имя. А дальше еще где-то шесть месяцев угрожал мне, что мое тело родители не найдут. И только после этого я послала его на все четыре стороны. Хотя давно надо было это сделать. Он как только меня перед своими друзьями не унижал. Вертел мной, как хотел, как будто я гребаный подшипник. Я бы многое тебе рассказала про него, но не хочу вспоминать. А после того как я от него избавилась, жизнь потихоньку стала налаживаться. Отношения в семье тоже нормализовались.

Я лежал рядом с ней и не знал, как ее утешить: слишком далеко она ушла от меня в свое прошлое. Даже для взрослой женщины это было бы слишком, а уж для девчонки одиннадцати лет… Слеза покатилась по ее щеке.

– Это было и прошло, – я обнял ее и прижал к себе, – оно показало тебе, что происходит с людьми, которые добровольно лезут в дерьмо. Сейчас же все по-другому?

– Конечно, по-другому! – она засмеялась сквозь боль и смахнула со щеки слезу.

– Боже, ты не представляешь, как кайфово я чувствую себя рядом с тобой!

В ответ она забралась на меня как наездница и тесно прижалась. Варя больше не плакала, она смотрела на меня влюбленными глазами и улыбалась.

Мы искали в лагере любую возможность уединиться. Иногда, по ночам, когда не получалось быть рядом, я шутливо предлагал ей воспользоваться услугой «секс по телефону» и начинал изображать сотрудника этой службы. Она смеялась, пока я лез вон из кожи и старался возбудить ее своими вздохами. Но я был рад, что она улыбается. Потому что мое маленькое счастье всегда должно улыбаться. В столовке, вместо того чтобы накрывать столы, мы прятались в углу и смотрели сериал. И, если вынуждены были расстаться хотя бы на короткое время, бешено друг друга ревновали. Она меня – к девчатам, когда я ставил с ними танцы. Я ее – ко всему вокруг, к каждому столбу. У нас были ссоры, но они тут же рассевались.

– Я почему-то не могу на тебя долго обижаться. Хотя стоило бы, – говорила она, целуя меня в губы.

– А я даже не долго не могу, – бубнил я и целовал ее в ответ.

Последний вечер в лагере был трогательным и грустным. Мы совсем не спали, а наутро, в восемь тридцать утра, был наш отъезд на вокзал.

После лагеря мы с ней еще несколько месяцев встречались в Москве. А потом она ушла к своему бывшему. Не к тому, детдомовскому, а кому-то другому, с кем была после него. Я тогда чуть умом не тронулся, так мне было плохо. И я искренне не мог понять: вот на фига?! Он ее не любил. Зато любил я! Но она меня бросила…

После нее я четыре месяца вообще ни с кем не встречался, даже случайных поцелуев не было, ничего. Ходил в абсолютно потерянном состоянии. Через полгода я уже более-менее пришел в себя и снова стал мутить с девушками. Если девушка была мне интересна, мы какое-то время встречались. Если она меня не привлекала, но была не против отдаться, мы просто трахались. Но отношений, вот такой вот любви, у меня за время жизни в баторе больше не было. Я слышал, что те, кому не везет в любви, становятся философами. Похоже на то! И это все Варя, блин. С ее запахом клубники.

Подруг среди девчат у меня всегда было много. Да и сейчас. Я мог просто дружить, мог увлекаться, а там уж как пойдет – с сексом или без. Но, кстати, самые яркие встречи всегда случались со мной в лагере. А где еще? В детском доме, в этом котле, нас уже всех тошнило друг от друга.

В очередном летнем лагере я встретил девочку, в которой живет моя душевная красота и мой внутренний мир. Мне в то лето было четырнадцать. Соня оказалась моей ровесницей. Мы жили в разных детских домах, но в летних и зимних лагерях несколько раз пересекались. Я видел ее, а она не замечала. И я просто издалека смотрел на нее и вздыхал. Большие голубые мерцающие глаза, маленький носик с еле заметным шрамом с правой стороны, красные некрупные губы. Когда она стеснялась либо врала, на пухленьких щечках появлялся легкий розовый румянец. Несмотря на свой опыт, я был идиотом, дураком и слабаком, который не решался подойти. Хотя раздавал всем советы о том, как начать мутить с девчатами. И сам тупо не пользовался ими: я не мог промолвить даже слова, когда удача была близко – я видел Соню. Но мои руки покрывались потом, в горле пересыхало, а по телу неслись встревоженные мурашки, которые добегали аж до кончиков пальцев. В общем, идиотизм, который не лечится. Я встречал ее и в зимнем, и в летнем лагерях. И вздыхал – то ли влюбился, то ли видел в ней что-то такое, необыкновенное, – сам не мог разобраться. После Вари я изменился. Со стороны казался тем же веселым и жизнерадостным раздолбаем и не давал печали брать надо мной шефство, но внутри обзывал себя последними словами и страшно злился. Варю потерял навсегда. Соня мелькала перед глазами, но была для меня загадочной книгой, которая лежит на самой высокой полке, а достать ее я не в силах. Своих друзей в баторе я знал, как свои пять пальцев. Я их уважал и даже любил, но они надоели мне до смерти, потому что я давно изучил все их плюсы и минусы. А Соня была не такая, как все. Все, что было у нее снаружи, лишь прикрывало ее внутреннее состояние, мысли и чувства. Так же, как у меня.