Меня зовут Гоша: история сироты - Георгий Гынжу

Еще у нас был физрук. Сначала Сергей Юрьевич – такой молодой, мы всегда с ним играли. А потом вместо него пришел старичок харизматичный, не помню, как его звали, но он всегда побеждал в тяжелой атлетике. Ездил по каким-то своим соревнованиям и брал призы. Побеждал, наверное, потому, что только один там и остался из всех, кто в его возрасте занимался. Отчество у него было Яковлевич. И мы постоянно его дразнили.

– Ээээ, Яка, ты где? – крутились вокруг в спортзале, как будто его не видим. – Яка, Яка, ты где?!

Он был очень маленького роста – меньше многих из нас. И такие выходки приводили его в ярость.

– Так, быстро встали, – шипел он, – встали, встали в шеренгу!

– Аааа, Яка, вот ты гдееее! – мы тогда поворачивались к нему. – Не ори, не ори! Встаем.

И еще в нашей школе работал трудовик, которого мы звали Санычем. На одной руке у него было только три пальца, и он все время легенды рассказывал про отрезанные два пальца. Он, кстати, был мужем заместителя директора, Раисы Ивановны. Тоже нормальный мужик.

А вот по английскому у нас с самого начала ничего не получалось – пришли преподаватели, которые в принципе не хотели преподавать. Сначала уроки вела какая-то молодая англичанка. У нее мы с осени, вместо того, чтобы заниматься, рисовали открытки на Новый год. Потом пришла другая, не лучше. Мне уже тогда вся эта бесполезная фигня надоела, и я тупо срывал ей уроки, постоянно устраивал какой-нибудь кипиш. Поначалу, правда, она еще пыталась чему-то нас учить, но потом поняла, что это все бесполезно. И тогда она просто стала показывать нам фильмы на английском языке. Поставит кино, а сама уйдет. Мы ничего не обсуждали после просмотра. Просто сидели и тупо смотрели картинки. Большинство из нас ни слова не понимали. Было всего несколько человек, которые еще что-то вдупляли – они сами для себя решили, что им это надо, и как-то там занимались. А такие, как я – ни в зуб ногой, – просто смотрели на экран, сидели в телефонах или играли в пи-эс-пи. В общем, занимались своими делами.

И математика у меня, кстати, несмотря на старания Ольги Васильевны, хуже некуда шла. Потому что к тому времени я ее совсем уже не понимал. Хотя мне по-настоящему вдалбливали правила, по сто раз объясняли задачи, звали на индивидуальные занятия, чтобы «закрыть пробелы» и позаниматься один на один. Но я каждый раз забивал, думал, что мне это все не надо. Если я и так не понимаю, зачем мне туда ходить? В итоге я просто списывал все время. Слава богу, рядом со мной Некит сидел, который понимал эту гребаную математику. Спасибо ему за это!

– Некит, дай списать!

– На! – он двигал ко мне свою тетрадь.

– Спасибо!

Я переписывал у него все контрольные, все задачи. По-другому вообще ничего бы никогда не сдал. Конечно, нас в классе было немного, всего восемь человек, и учительница прекрасно видела, что я не работаю сам, а все списываю у Некита. Она делала замечания постоянно, но это ничего не меняло. В итоге она просто устала со мной бороться.

– Делай, что хочешь, – говорила она, – это твоя жизнь.

– Да, – я соглашался, – знаю.

– Но все-таки надо заниматься! Понимать хотя бы азы математики.

– Да-да, – я что-то мямлил ей в ответ и продолжал в прежнем духе. Бесила меня эта учеба.

О будущем я тогда не думал. Просто оставлял все «на потом» и надеялся, что когда-нибудь, когда будет нужно, я запросто нагоню. А может, и нет. Если завтра, например, конец света. Или я просто возьму и умру. Смысла мучиться нет. Короче, это «когда-то» так и не наступило. По крайней мере, во время моей жизни в детском доме.

Хотя у нас были ребята, которые хорошо учились в школе. Некит, например, Саша, Даша. Даша, кстати, к нам позже пришла, я о ней еще не рассказывал. Их было две сестры – Даша и Диана. Даша была в моем классе, а Диана – на два года младше. Они попали к нам из кровной семьи, пришли после приюта. Дашу я поначалу плохо принял. Мы с ней практически всегда дрались, потому что с первого дня я начал ее дразнить. И у нее, понятно, сразу сложилось обо мне плохое мнение. Как только она к нам пришла, мы пошли всем классом в столовку. И я, думая, что «новенькая» меня не видит, начал ее изображать. Она тогда была пухленькая, и я, такой, в дверях столовой раскорячился.

– Пф, пф, я толстая Даша, никак не могу пройти!

А при этом оказалось, что она стоит прямо за моей спиной и за всем этим цирком наблюдает.

– О боже, – увидев ее, я немного смутился, – прости!

– Ну, все понятно.

Она не стала долго разбираться. И – тфффф – сразу дала мне по морде. Точнее, сначала толкнула в плечо со всей дури, мощно так получилось, с ее-то весом. А потом заехала по морде и начала молотить, куда попало. Мы с ней тогда мощно подрались и с тех пор дрались постоянно. У нее была тяжелая рука. Я как джентльмен старался особо сильно не отвечать, но иногда она реально доставала. Вынуждала меня тоже драться по-настоящему. И тогда уже нас разнимала Татьяна Владимировна. Очень крутая воспиталка, это как раз та самая, которая пришла к нам из другого детского дома и про родоков каждому из нас рассказывала, что знала. Она вообще говорила с нами и на эту «скользкую» тему, которой никто из взрослых не касался, и на многие другие. Прикольная такая была. И вот, когда я впадал в истерику и начинал эту Дашу чокнутую по-настоящему мочить, так что мы уже по полу катались, Татьяна Владимировна сама ложилась на меня сверху, чтобы как-то остановить. И старалась обернуть все это в шутку, рассмешить меня, чтобы я расслабился и успокоился.

– Ну что, нравится? – спрашивала она задорным таким голосом. – Смотрите, Гоша истерит! Эй, эй, истеричка!

А она такая была довольно мощная, тяжеленькая, я начинал под ней задыхаться, хватал ртом воздух. И, конечно, хотелось ржать.

– Аа, – трепыхался я, – Татьяна Владимировна, пустите! Нечем дышать!

– Гоша, Гоша, – она продолжала, – Гоша истерит!

В общем, офигенная была баба. Мы ее слушались, делали так, как она скажет, потому что она крутая была и всем нравилась. Татьяна Владимировна сменила нашу нелюбимую питалку, которая была у нас в начальных классах, Софью Николаевну.

А с Дашей мы потом подружились. И дружим до сих пор.

Честно говоря, про учебу мне рассказывать, в принципе, нечего. Мне не было это важно, я жил другими вещами. Вот с девушками отношения – да, помню много. Как воровал, с кем бухали, дрались, как наркоту пробовал, это в памяти очень хорошо отложилось. До сих пор живые картины. И мысли свои помню, и даже чувства. А вот образование было мимо. Я жил сегодняшним днем, это был мой принцип – жить здесь и сейчас. А завтра мы все равно умрем.

Больше того. Я часто молился, чтобы завтра мы умерли – я и мои друзья. Чтобы не дожили до выхода из батора, потому что не хотел насилия над собой после детского дома. Конечно, я о косвенном насилии: вот это вот всякая там работаааа, быыыыт, заполнение каких-то бумаг, хождение по долбаным неясным инстанциям. Я вообще не понимал, что с этим делать. Слишком страшно. Нас в детском доме этому не обучали и ни к чему такому не готовили. Как там люди живут по ту сторону забора? Хрен пойми! Здесь-то шесть раз в день кормят, сухо, тепло, платить ни за что не надо. Поэтому я реально думал, что лучше завтра умереть. Мне сейчас самому странно это говорить, но вот были такие мысли, на полном серьезе. Поэтому и старался как следует повеселиться, прямо сегодня взять от жизни все, что можно, и ни в чем себе не отказывать. Подурачиться, побеситься, как следует посмеяться. Я всегда, все свое детство смеялся. Как дебил. Софья Николаевна постоянно мне об этом говорила: