Я тебе объявляю войну - Лана Вейден

«Вика, остановись», — твердил внутренний голос, — «зачем ты всё это говоришь, зачемговоришь, зачемговоришь».

— Двадцать.

— Двадцать? А выглядит младше.

— Ты тоже выглядишь младше, и что?

— Ничего.

Мы снова замолчали.

Значит, Денис Сергеевич не такой извращенец, как я сначала подумала, хотя в целом от этого не легче. Девушка у него — во Франции (это и есть «но»?), а он тут непонятно чем занимается.

Подняв глаза, я увидела, что Морозов очень странно на меня смотрит.

Вика, я… — внезапно сказал он и запнулся. — Ты… — и снова запнулся.

Черт возьми! Он смотрел на меня, будто… Да прямо как на том плакате дурацком смотрел, клянусь! Но если тогда была «просто постановка», всего лишь игра, то сейчас-то мы были вдвоем! Перед кем тут играть?

Денис Сергеевич, что же ты творишь, не смотри на меня так! Немедленно уходи отсюда! В горле пересохло, и я с трудом сглотнула. Тем временем Морозов — вместо того, чтобы уйти — подошел ко мне вплотную, слегка приподнял пальцами мой подбородок, наклонился еще ближе и… ааааааааа!

Трындец как мне стало страшно! Мелькнула мысль, что сейчас он наверняка сделает что-то неприличное, а я… я даже не стану сопротивляться. И это будет совершенно ужасно, вопиюще и немыслимо!

Боже, боже, надо срочно подумать о чем-нибудь отрезвляющем, но совершенно некстати вспомнился сонет -

«Откуда столько силы ты берешь,

Чтоб властвовать в бессилье надо мной?

Я собственным глазам внушаю ложь,

Клянусь им, что не светел свет дневной…»,

А еще я подумала, что Морозов весь январь носил черное, а сейчас тоже почему-то в черном, и хотя считается, что черный цвет — это отсутствие светового потока от объекта, для меня его черный — как источник света, а я — словно мотылек, готовый безрассудно лететь на этот свет, а вообще — надо признать — черный ему невероятно идет. Потом пришло в голову, что я думаю совсем не о том, вспоминаю нечто бесполезное, а надо бы вспомнить полезное — то, что приведет меня в чувство. И я вспомнила — что Морозов собрался жениться, и в тот же миг — сама не знаю, как это вышло — вдруг со всего размаху влепила ему пощечину. В этот удар я вложила ненависть ко всем мужчинам, которые читают сонеты одним женщинам, а потом женятся на других.

— Ох! — Денис Сергеевич потер щеку. — Вика, ты что делаешь? Почему ты меня ударила? Я ведь только хотел… рассмотреть твой глаз. Что с ним такое?

— Мой глаз?

— Ну да.

Я подскочила к зеркалу и увидела ужас ужасный — видимо, когда лежала на диване в неудобной позе, у меня лопнул сосуд или какая-то другая неприятность с левым глазом произошла. И теперь он был наполовину красный.

Ой… как же неловко вышло! Я стала бормотать извинения, и вдруг, повернувшись к Морозову, увидела, что он… Что? Улыбается? Он тут же быстро от меня отвернулся. Это смутило еще больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что смешного? — недоуменно спросила я.

— Ничего, ничего. Но ты всё-таки ооочень импульсивная. Когда-нибудь это может плохо кончиться.

— Плохо? Для меня всё уже и так хуже некуда. С тех пор, как жизнь свела с одним невыносимым человеком, — процедила я сквозь зубы.

— Что ты сказала? — по-моему, он всё прекрасно расслышал и засмеялся уже в открытую.

Что в этой ситуации забавного? Непонятно. Недоумение переросло в раздражение, и я подумала — а не заехать ли Морозову еще раз.

Но, на его счастье, в этот момент на кафедру забежала Машка и, радостно вскрикнув, сообщила, что репетиция начинается. Вздохнув, я вышла в коридор и — как я тогда думала — на финишную прямую своего пребывания в университете. Мария что-то возбужденно мне рассказывала про Андрея, но я не слушала, поскольку всю дорогу к актовому залу повторяла про себя: «Вика, наберись терпения. Еще чуть-чуть осталось. Скоро всё закончится. Всё закончится». Какой я была наивной!

На самом деле — всё только начиналось.

— Мда, Викуль, странно, — Алевтина подозрительно уставилась на мое лицо, — вроде ты сейчас и накрашенная, а видок всё равно — не очень. И что с твоим глазом?

Дался же всем мой глаз! За последние сутки что я только с ним не делала — и примочки прикладывала, и капли разные капала, а краснота лишь немного уменьшилась. В итоге вместо Изольды Белокурой в постановке была Изольда Красноглазая, ну и ладно. Главное — все мучения наконец-то позади.

7 марта — а именно в этот день была премьера, — мы стояли в фойе универа втроем — я, моя сестра и Королев. Узнав о спектакле, Алевтина изъявила огромное желание его посетить. Хотя, на мой взгляд, в ее положении это было глупостью.

Во-первых, накануне ударил мороз и улицы превратились в каток. Передвигаться по городу стало сложно и опасно. Во-вторых — посещение мест с большим скоплением народа — да еще и в период эпидемии гриппа — умным поступком назвать сложно. В-третьих, спектакль заканчивался довольно поздно.

Но Алю это не остановило. Она приехала сама и притащила муженька. Хорошо хоть наши родители были в эти дни в столице — проводили там новый тренинг. А то сестра бы и их притащила.

После спектакля мы вышли в фойе и остановились около лестницы попрощаться — парочка наконец-то собралась уезжать. А я должна была вернуться назад — декан расщедрился и устроил фуршет для участников постановки. Но Але внезапно приспичило обсуждать мой «видок».

— Да, что с твоим глазом? — повторил вопрос сестры Королев, — надеюсь, это не инфекция?

— Ох! Боитесь инфекций — сидели бы дома! — возмутилась я.

Сергей вдруг взял меня двумя пальцами за подбородок и приблизил свое лицо к моему — в точности как Морозов пару дней назад. Уж не знаю, что он там хотел рассмотреть, но я, глядя в его глаза, вдруг с удивлением поняла, что ничего, совершенно ничего при этом не чувствую. Ну удивительно же! Столько времени я была неравнодушна к этому человеку, а потом — раз, и все прошло — совершенно бесследно.

А еще я подумала — мою историю с Королевым никак не назовешь приятной. Я испытывала и горечь, и разочарование, однако… не горела в таком адовом огне, как теперь. И не разрывалась на части от ужасных, противоречивых чувств. С одной стороны, я предпочла бы никогда не знать, что такое любовь. С другой — хотела бы, чтоб сейчас именно Морозов снова держал меня за подбородок и смотрел в мои глаза. От этих малодушных мыслей стало так невыносимо, что я резко дернулась, запуталась в подоле платья, оступилась и кувырком полетела вниз по лестнице. Правую ногу тотчас же пронзила дикая боль: