Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева

Периоды смены фаворитов знаменовались замедлением темпов деятельности государственных учреждений. Ход бумаг приостанавливался, чиновники боялись не потрафить новому случайному вельможе. Французский дипломат М. Корберон доносил 17 сентября 1778 года: «В делах России замечается нечто вроде междуцарствия, которое происходит в промежуток времени между смещением одного фаворита и водворением другого… Даже министры, на которых отражается это влияние, откладывают свои дела до той минуты, пока окончательно утвержденный выбор фаворита не приведет их умы в нормальное состояние и не придаст машине ее обычный ход»[274].

Система фаворитизма несла в себе много неудобств. Она дорого стоила казне. Благодаря ей во власть нередко попадали люди, плохо подготовленные для государственной деятельности. Но она имела в глазах монарха одно немаловажное преимущество — в случае неудачи того или иного крупного мероприятия он оставался незапятнанным, а фаворита, виновного в «неверной» трактовке распоряжений государя, можно было сместить.

Именно такая ситуация сложилась в 1772 году, когда посланный на мирный конгресс Г. Г. Орлов начал с такой недипломатической бескомпромиссностью проводить в жизнь указания императрицы, что фактически провалил переговоры. Турецкая сторона покинула Фокшаны[275]. Авторитет «укротителя» московской чумы, а вместе с ним и авторитет всей его партии оказался сильно подорван, чему немало способствовали действия главы противоборствующей группировки — Панина. Никита Иванович сумел представить неудачу переговоров как вину одного Орлова[276].

Между тем провал конференции был предопределен заранее, поскольку в русском правительстве не наблюдалось единства по вопросу о мире. Инструкции, данные дипломатам, носили следы борьбы двух влиятельнейших группировок, по-разному смотревших на перспективы дальнейшей войны с Турцией. Так, Панин стремился к скорейшему заключению договора и именно в этом ключе наставлял Румянцева и Обрескова. Со своей стороны, братья Орловы отстаивали идею «константинопольского похода», с которой Григорий Григорьевич впервые выступил на Государственном совете еще в 1770 году.

Предполагалось, что при удачном развитии военных действий Россия может нанести удар по столице Оттоманской Порты со стороны Дарданелл силами средиземноморской эскадры Алексея Орлова. Падение Стамбула должно было понудить турок к скорейшей капитуляции. Екатерина II писала по этому поводу Вольтеру: «Что касается взятия Константинополя, то я не считаю его столь близким. Однако в этом мире, как говорят, не нужно отчаиваться ни в чем»[277]. Поскольку военные действия развивались удачно, в Петербурге решили приурочить «константинопольский поход» к кампании 1772 года. Румянцев был поставлен в известность, что ему предстоит отделить из своей армии 40 тысяч человек для действий за Дунаем.

Командующий был не в восторге от такой перспективы. В ответных донесениях он убеждал Екатерину, что удержание территории Молдавии и Валахии русскими войсками требует много сил. Овладение же Константинополем поставит под угрозу русские позиции на Дунае[278]. Таким образом, Румянцев фактически принял сторону Панина в его споре с Орловыми. С этого момента румянцевская группировка и на переговорах, и в Петербурге стала действовать в русле интересов панинской партии. Потемкин, которого поддерживал Румянцев, уже не был свободен в выборе политических союзников. Панины властно втягивали его в орбиту своей деятельности вместе с другими сторонниками командующего.

Императрица внешне оставалась над схваткой, но в душе не могла не сочувствовать смелому проекту Григория Григорьевича. Он сулил ей неувядаемую славу. Поэтому, в то время, как Никита Иванович смотрел на конгресс в Фокшанах как на дорогу к миру, Екатерина и ее фаворит стремились лишь к временному перемирию, которое даст, передышку для подготовки похода на Царьград. Орлов настаивал даже, чтобы в конвенцию не были внесены русские эскадры на Средиземном море, это давало его брату свободу рук.

Отсутствие единства в русской делегации привело к разноречивым требованиям первого посла Орлова и второго посла (заместителя) Обрескова. Турки заметили колебания русской стороны и начали затягивать подписание конвенции. И тут Григорий Орлов совершил крупнейшую дипломатическую ошибку. Он поставил крайне щекотливый вопрос о признании Турцией независимости Крымского ханства главным условием заключения договора. Между тем собственноручная инструкция Екатерины II предписывала ни в коем случае не начинать обсуждения условий мира с вопроса о Крыме. Это лишало русских дипломатов резерва, за счет которого в случае необходимости можно было бы сделать частичные уступки туркам. В то же время несогласие по основному пункту могло повлечь за собой разрыв переговоров. Что и произошло. Екатерина писала: «Сие требование наше есть прямо узел Гордианской». Его-то и предстояло развязать, а не разрубить послам.

Но прямой и не склонный к хитрости Орлов пошел напролом. Согласно протоколу заседаний он заявил, что «главнейшею причиною раздоров и кровопролития между обеими империями были татары», а «для истребления той причины… надлежит признать сии народы независимыми». В ответ турки возражали, что «надобно доказать, татары ли были причиною сей войны» и что «нынешний султан содержит их в строгости». Только Обресков приступил к изложению длинного списка «обид, убытков и раздоров», причиненных татарами, как первый посол вновь взял слово: «По покорении татар оружием ее императорского величества зависело от сильной ее руки искоренить их, как всегдашних врагов ее империи, или присвоить их себе по праву завоевания… Но ее величество даровала им вольность и независимость». Обресков тут же ловко облек мысль своего начальника в дипломатическую форму: «Турецкий султан не имел над татарами права завоевания: сами ему предались, сами и отвергаются»[279]. В те времена «завоевание» рассматривалось как более высокая ступень по сравнению с добровольным вхождением. Пришедший сам мог и уйти по своей воле.

После выступления Орлова переговоры полностью сосредоточились на проблеме Крыма, которую, как карту, следовало держать в рукаве. Ведь обе стороны понимали, что спор идет не вокруг вопроса, может или не может султан «обуздать» татар. Борьба между Россией и Портой шла за важнейшую стратегическую позицию на Черном море — Крымский полуостров, которую Турция не хотела выпускать из рук. Более того, турецкие представители не имели полномочий решить столь важный вопрос. Если б они уступили, дома в Стамбуле их ожидал щедрый дар султана — шелковый шнурок.

Глава турецкого посольства Осман-паша прямо сказал об этом Орлову 4 августа: «Сжальтесь, ваше сиятельство, надо мною… Если бы теперь пришлось возвращаться без успеху, то лучше ехать в Англию или Швецию». В ответ Орлов добродушно заметил: «Нет, лучше в Петербург, и поехали бы вместе»[280].