Демидовский бунт - Владимир Буртовой

Илейке в голову ударила горячая кровь, он еле слышно сдавленным голосом прохрипел:

– И что же казаки? Изловили того Михаилу? Был о том верный слух средь самарских казаков?

Панфил с усмешкой отмахнулся:

– Или дел у казаков мало, как того беглого мужика по дебрям выискивать неведомо где? Ушел бесследно, в яицкие края, должно быть, подался… Боле некуда идти отсюдова.

Илейка облегченно выдохнул и в порыве радости обнял купеческого сына, похлопал по плечам:

– Добрую весть ты сказал мне, брат, о том век буду помнить и добром же отплачу. Стало быть, не колесовали Михайлу Рыбку да Василия Гороха! Стало быть, живы и прочие ромодановские атаманы! И не все очутились в каторжном подземелье у Демидова. Вдруг да встренется еще кто на моем пути? Вот было б радости. А теперь бежим со мной!

– Куда? – сияющий Панфил отозвался с готовностью.

– Догоним кандальных поселенцев! Я из кустов крикну Сидору Дмитриеву, что живы ромодановские атаманы, пребывают на Каменном Поясе у Демидова в работах.

– А драгуны по тем кустам не стрельнут из пистолей? – на миг только и усомнился Панфил и тут же в отчаянной смелости сплюнул на пыльный торг. – Не зайцы же мы с тобой, чтоб длинными ушами выказывать, из-за какого куста или пня кричать будем.

– Воистину, не зайцы ушастые! – засмеялся шутке товарища повеселевший Илейка. Он оглянулся на церковь: кончилась служба, разодетая толпа шумно выходила к торговой площади. Иные, кто понаряднее, спешили к домам обедать, похуже одетые ринулись к возам и телегам продолжить прерванный торг. Отроки, обгоняя друг друга, побежали в сторону Оренбургского тракта.

* * *

Накануне следующего выходного дня на город из-за Волги надвинулась темная искрометная туча. Медлительный Парамон с досадой вогнал топор в толстый пень, на котором колол дрова, и вслед за Илейкой, спасаясь от хлынувшего дождя, едва успел заскочить в сарай в приоткрытую дверь, поминутно крестясь, поглядывали с опаской, как огненные зигзаги с невообразимой скоростью и треском вонзались в землю за потемневшей рекой. Иногда казалось, что молнии с шипением падали в воду и гасли, поднимая клубы белого пара.

Часа через полтора лохматая туча, приглушенными раскатами огрызаясь на порывы теплого западного ветра – так старый пес огрызается в бессилии на поднятую палку, – медленно отодвинулась в степи. Жигулевские горы, еще недавно черные под черной тучей, зазеленели. От солнечных бликов посветлела волжская вода, принимая в себя мутно-желтые дождевые потоки. От вымытых крыш пошла теплая испарина, заголосили петухи, задним часом извещая о перемене погоды. По скользким улицам, не рискуя оторвать руки от плетней и заборов, как огромные неуклюжие улитки, двинулись самые нетерпеливые пешеходы. Со стороны рынка послышались привычные уху выкрики торговцев выпечкой и свекольным квасом.

Илейка помог Парамону вычистить двор после потопа, а вечером, перед сном, достал из-за иконы в углу своей каморки заветный путник, спрятал за рубаху – показать завтра старцу Зосиме. «Что-то он скажет, чем порадует?» С этой мыслью и уснул неспокойным сном.

Тесным, не просохшим еще проулком вдоль чужих изгородей они с Панфилом поднялись вверх по склону волжского берега и вышли на западный тупой угол земляной крепости. Сбегая в захламленный мусором ров, Панфил успел поддеть ногой белый лошадиный череп и сплюнуть на какую-то падаль под высоченными лопухами. Густые, чисто вымытые вчерашним дождем лопухи колючими ярко-красными шапками дружно поднимались над густым бурьяном.

Хватаясь за толстые и пахучие стебли полыни, отроки вскарабкались на двухсаженный вал и по нему прошли к северному бастиону. Остановились возле рухнувших от ветхости каких-то сооружений. Панфил пояснил, что это остатки срубов для укрытия пушек.

От бастиона на север, саженей на сто пятьдесят, уходили малоприметные, почти до основания сгнившие деревянные строения.

– Здесь когда-то стоял частокол, – сказал Панфил. – А те ворота, что вот-вот совсем завалятся, остались от былой Вознесенской башни. От нее вниз к Волге до Волжской башни спускался рубленый палисад из толстых бревен. А волжская та башня стояла малость выше теперешней судовой пристани.

– Крепка была Самара, – согласился Илейка, с высоты вала оглядывая простор пригорода. – А жаль, что все порушено и город теперь открыт… словно бедное крестьянское подворье.

– Так ведь живем теперь безбоязненно, – отозвался Панфил и тут же испуганно вскрикнул, подался в сторону. Мимо отроков метнулась огромная грязно-рыжая собака с наполовину обрубленным хвостом, с большой костью в зубах. Она ловко нырнула в разрушенный бастион, под завалившееся перекрытие, и оттуда донеслось угрожающее рычание: за свою лакомую добычу собака готова была драться с кем угодно.

Спустились с бастиона, прошли мимо кузнечного ряда – три маленькие кузницы на обочине Оренбургской дороги. Над кузницами не успевал рассеиваться черный дым, не умолкал перезвон молотков. Перед раскрытыми дверями у коновязи отмахивались хвостами от мух кони, владельцы которых терпеливо высиживали очередь, греясь на бревнах под стенами.

– Смотри-ка! – вдруг выкрикнул Панфил. – Алешка наш коней ведет. Бежим, а то и нам дело сыщется! Не дойдем до хутора отца Зосимы!

Пригнулись и сначала среди высоченных зарослей чертополоха и щирицы, а затем вытоптанным полем побежали на север. Добежав до глубокого оврага, остановились перевести дыхание и осмотреть окрестные места.

– Вот это да! – От радости Илейка даже захлопал в ладоши. – Да не в лес смотри, а на поле! Мой пес отыскал нас. Иргиз! Иргиз! Ко мне! – Илейка вряд ли смог объяснить, почему он решил дать собаке такое имя. Должно быть, это само по себе связалось в сознании с поселением беглых и с невосполнимой утратой дедушки Капитона.

На голос Илейки пес отозвался радостным лаем, подбежал, ткнулся носом в котомку за спиной отрока, первым делом хотел проверить, есть ли там что вкусное к обеду.

– По дороге пойдем? – Илейка торопился скорее повидаться с отцом Зосимой.

– Я покажу тебе наш лес, – не понял Панфил нетерпения друга. – Ведь тебе в киргиз-кайсацких степях не доводилось видеть настоящих лесов, правда ведь?

Илейке до лесов ли? Нагляделся на всякие леса, надрожался в них досыта темными ночами, вслушиваясь в тягучую волчью перекличку. «Рассказать бы тебе, так волосы поднялись бы дыбом от страхов, – подумал Илейка, сдерживая усмешку, чтобы не обидеть купеческого сына. – Одно явление в ночи кривого атамана с кистенем чего стоит! А нещадные грозы, когда от ветра рядом с тобой валятся старые деревья! А он мне лес показать хочет, в цветах и солнцем залитый…»

– Идем, чего там, – согласился Илейка: не портить же товарищу воскресную прогулку собственным нетерпением. Никуда старый священник Зосима до обеда не денется. Увидит еще, наговорятся всласть…

Спустились в темное и сырое от недавнего дождя чрево оврага, потом с немалым усилием по влажному склону выбрались из него и углубились в дубраву, где то и дело попадались вытоптанные поляны и опушки.