Призрак со свастикой - Александр Тамоников

— Не отравят нас? — подмигнул Окулинич, наваливая полную тарелку.

— Пожуем — увидим… — пробурчал с набитым ртом Котов, хватаясь за все подряд.

— Прошу учесть, что присутствующая за столом девушка неплохо владеет русским языком, — напомнил Павел.

— Серьезно? — изумился Звягин. — Тогда никакой матерщины, товарищи офицеры, терпим. Но выпить за дружбу наших народов, подпорченную Гитлером, мы обязаны. — Он извлек из-под стола припрятанную «поллитровку», вопросительно глянул на командира. Тот неохотно кивнул и предупредил:

— Без ажиотажа, товарищи офицеры. Вторую доставать не следует, а также третью и четвертую, знаю вас. Выпьем, когда дело сделаем.

— Да уж, что-то снизилось потребление алкоголя в нашем коллективе, — посетовал Котов. — При прежнем руководстве такой фигни не было. Ладно, Леха, не тяни резину, разливай по 125 разрешенных грамм.

— А девушка не будет? — Звягин исподлобья уставился на Линду.

Та сделала большие глаза и покачала головой. Посидела в компании несколько минут из вежливости и ушла спать. Звягин снова наполнил стаканы. Выпили сразу «третью», не чокаясь, за тех, кого потеряли. Эта тема звучала сегодня особенно актуально. При этом Верест мрачнел все больше и больше. Глядя на него, Звягин осторожно заметил:

— Ладно, прости, Пашка. Тебе сегодня не до чего, напарника потерял, мы понимаем…

— По своей же дурости, — буркнул Павел.

— Совесть грызет? — посочувствовал Котов. — Так ты ее тоже покусай, пусть проваливает, к чертовой матери. Никто не виноват, запомни, фрицы виноваты, которые вас подкараулили, и те сполна рассчитались. Забудь про совесть, мы все готовы к худшему — такая уж служба. И твой Репницкий был готов, наверняка не удивился…

— А который час? — спохватился вдруг Окулинич, оставивший часы в ванной.

— Без пяти минут спать, — отрезал Верест. — Заканчиваем поздний ужин, товарищи офицеры, пора баиньки. Завтра в семь подниму. В восемь у Шалаева, вывалить ему весь список, что нам нужно, пусть достает. Все должны быть трезвые, полные сил и умения работать головой. Вопросы?

— О, масса, — усмехнулся Окулинич. — Может, все-таки вводную лекцию прочтете, товарищ капитан?

— Ладно, только быстро…

Ночью он опять проснулся от того же звука. Такое ощущение, что только уснул. Вскинул руку с часами, уставился на мерцающий циферблат. Действительно, только уснул… Снова неведомое существо переминалось под дверью, не решалось войти. И лунный свет просачивался между шторками, бежал по полу. Покачивалась плотная ткань от свежего воздуха, поступающего через форточку. Потом дверь, тихонько поскрипывая, стала открываться. Верест догадывался, что последует дальше, но все же рука машинально поползла под подушку, нащупала рукоятку пистолета. Тревога оказалась ложной. Фигура в длинной ночной сорочке проникла в спальню, осторожно прикрыла за собой дверь. Создавалось впечатление, что она плывет по воздуху. Женщина с распущенными волосами подошла ближе, села на краешек кровати у него в ногах. Павел окончательно проснулся, следил за ней, затаив дыхание. В доме стояла тишина — фрау Магда давно спала, и товарищи за стенкой угомонились. Она сидела рядом, еле слышно дышала, явно волновалась. Однако пришла, хотя никто и не заставлял.

Заметив, что он не спит, — прошептала по-русски:

— Пауль, это я, Линда… Простите, мне было так плохо… Ужасные мысли лезут в голову…

Его вдруг охватила злоба. Зачем пришла к советскому офицеру — невеста фашиста, сестра фашиста? Страх берет, скучно, одиноко? А каково в СССР десяткам миллионов одиноких баб, оставшимся без кормильцев, без любви, без ласки? Но злость тут же исчезла, в конечном счете все мы люди…

Он подвинулся, освобождая место рядом с собой, откинул одеяло. И «свято место» долго не пустовало, женщина со стоном выдохнула, стащила через голову сорочку, ухитрившись аккуратно повесить ее на спинку, легла рядом, прижалась к нему…

Все произошло как-то быстро, естественно, но непонятно. Он не был любителем скоропалительных интимных процессов, но если женщина настаивает… Она тяжело дышала, обнимала его и даже после того, как все закончилось, не хотела отпускать. Что-то было в этой женщине, и действительно, какая разница, кто она — немка, полька или русская? На профсоюзное собрание не вызовут, на вид не поставят. Свои поржут, да перестанут.

Павел поднялся, подошел к окну, открыл его пошире, пуская в воздух колечки табачного дыма. А когда вернулся и снова лег в кровать, Линда нежно погладила его по груди и прошептала:

— Спите, Пауль, вам завтра рано вставать. Я и так отняла у вас много времени, пойду к себе… Если вам понравилось, то, может быть, и завтра загляну?

— Конечно, Линда, — отозвался он, — загляните…

— У вас не будет неприятностей из-за меня? — забеспокоилась она. — Я слышала, что у вас такое… не очень поощряется…

— Не волнуйтесь, Линда, неприятностей не будет, — погладил ее по щеке Павел. — Вам вовсе не обязательно уходить, спите здесь, места хватит на двоих.

— Правда? — она обрадовалась, прижалась к нему. — Я так ждала, что вы это скажете… Весь день вертелась, как на игле, так хотела вас увидеть, а вы пришли так поздно и не один… Я понимаю, что у вас дела, вы очень заняты по службе… Вы сегодня были такой расстроенный, или мне показалось? А еще у вас гимнастерка порвалась, к тому же она очень грязная. Я бы вам все выстирала, высушила, но ведь завтра вы опять в ней уйдете? Вы, русские, не очень любите снимать с себя грязную одежду…

— Нет, Линда, мы очень любим снимать с себя одежду, — засмеялся он, — если есть, во что переодеться. Ну, хорошо, завтра я предоставлю вам такую возможность, будете стирать, сушить, гладить. И обещаю, завтра я не буду выглядеть таким прибитым и расстроенным.

«Вернуться бы завтра», — почему-то подумалось ему.

Спать оставалось не так уж много. Под тихое бормотание Линды он начал проваливаться в бурлящее море сна. Там перемешивались мертвые немецкие автоматчики, то выныривал, то вновь тонул совершенно белый капитан Рудницкий, что-то вещал на ухо с бесподобным кавказским акцентом младший сержант Давлаев. Гремела, погружаясь в пучину, здоровая мотодрезина со строительным краном, за ней — самоуправляемая автомотриса, набитая рабочими в немецких армейских шлемах. Пропадал в бездне вод оборванный кусок железнодорожного полотна…

Линда убежала под утро. Когда постучали в дверь, рядом никого не было, но мятая постель еще хранила ее тепло. Чертыхаясь, Павел натянул брюки и доковылял до двери. Мельком глянул на часы — собственно, семь, вставать пора…

— Здравия желаю, товарищ капитан, — сообщил взъерошенный Окулинич, одетый примерно так же. Он сунул любопытный нос в спальню, и возникло неодолимое желание щелкнуть по нему. — Атмосферка тут у вас, товарищ капитан, — уперся он взглядом в мятую кровать с двумя подушками, — характерная такая, я бы сказал, с нотками легкого разврата…