Афинские убийства - Хосе Карлос Сомоса

– Мы знали это, любезный Менехм, – произнес Гераклес ясно и мягко, – и пришли сюда не покупать твои статуи…

Менехм обернулся и одарил Гераклеса осколком взгляда.

– Что ты здесь делаешь, Разгадыватель загадок?

– Беседую со своим коллегой, – ответил Гераклес. – Оба мы художники: ты ваяешь истину, а я – ее раскрываю.

Скульптор вернулся к своей работе за столом, неловко бряцая инструментами. А потом сказал:

– Кто с тобой?

– Я… – с гордостью поднял голос Диагор.

– Один друг, – прервал его Гераклес. – Можешь поверить мне, он тесно связан с моим присутствием здесь, но не будем терять времени…

– Правильно, – согласился Менехм, – мне нужно работать. У меня заказ для знатной семьи из Скамбонид, и срока осталось меньше месяца. Да и другие дела… – Он снова зашелся таким же грязным, как его слова, порченым кашлем.

Внезапно он оставил свое занятие за столом – постоянно резкие, нескладные движения – и по одной из лестниц поднялся на помост. Гераклес очень любезно произнес:

– Всего лишь несколько вопросов, друг мой Менехм, и если ты поможешь мне, мы быстро все закончим. Мы хотим знать, знакомо ли тебе имя Трамаха, сына Мерагра, и Анфиса, сына Праксиноя, и Эвния, сына Трисиппа.

Менехм, собиравший на подиуме покрывавшие скульптуру простыни, остановился:

– По какой причине ты задаешь мне этот вопрос?

– О, Менехм, если ты отвечаешь на мои вопросы вопросом, как же нам закончить быстро? Идем по порядку: сейчас ты отвечаешь на мои вопросы, а потом я отвечу на твои.

– Я знаком с ними.

– По твоей работе?

– Я знаком со многими эфебами в Городе… – Он запнулся и дернул за простыню, которая никак не поддавалась. Терпения у него не хватало; в жестах читалась резкость борца; он воспринимал непокорность предметов как вызов. Он дал полотну две короткие попытки, будто предупреждая его. Потом сжал зубы, уперся ногами в деревянный помост и с грязным ворчанием дернул обеими руками. Издав такой шум, будто высыпали отбросы, и смешав бесплотные сборища пыли, простыня подалась.

Открытая в конце концов скульптура была сложной: она изображала человека, сидящего за заваленным свитками папируса столом. Незаконченное основание извивалось в бесформенном целомудрии девственного, не тронутого резцом мрамора. Фигура сидела спиной к Гераклесу и Диагору, и была так сосредоточена она на своем деле, что виднелась только макушка ее головы.

– Кто-нибудь из них позировал тебе? – поинтересовался Геракл.

– Иногда, – последовал лаконичный ответ.

– Однако, думаю, не все твои натурщики еще и играют в твоих спектаклях…

Менехм вернулся к столу с инструментами и готовил ряд разнокалиберных резцов,

– Я даю им свободу выбора, – не глядя на Гераклеса, буркнул он. – Иногда они делают и то, и другое.

– Как Эвний?

Скульптор резко обернулся. Диагор подумал, что ему нравится издеваться над собственными мышцами, как пьяному отцу – издеваться над детьми.

– Я только что узнал про Эвния, если ты к этому клонишь, – сказал Менехм; его глаза превратились в две неотступно следовавшие за Гераклесом тени. – Я никак не причастен к его припадку безумия.

– Никто этого и не говорит. – Гераклес поднял обе руки, как будто Менехм угрожал ему.

Когда ваятель снова занялся инструментами, Гераклес проговорил:

– Кстати, ты знал, что Трамах, Анфис и Эвний участвовали в твоих спектаклях тайком? Менторы в Академии запрещали им заниматься театром…

Оба костлявых плеча Менехма взметнулись вверх.

– Думаю, я что-то слышал об этом. Большего невежества мне видеть не приходилось! – И, сказав это, он снова в два прыжка поднялся по лестнице на помост. – Никто не в силах запретить искусство! – воскликнул он и с силой, почти не глядя, ударил резцом по одному из углов мраморного стола; в воздухе остался легкий мелодичный отзвук.

Диагор раскрыл было рот, чтобы возразить, но, казалось, передумал и делать этого не стал. Гераклес сказал:

– Они не боялись, что все раскроется?

Менехм обошел статую с озабоченным видом, будто ища еще один непослушный угол, чтобы его наказать, и ответил:

– Быть может. Но их жизнь не интересовала меня. Я предложил им возможность выступать хоревтами, вот и все. Они беспрекословно согласились, и видят боги, я был благодарен им за это: мои трагедии, в противоположность моим статуям, не приносят мне ни славы, ни денег, только удовольствие, и нелегко найти людей, которые захотели бы в них играть…

– Когда ты с ними познакомился?

Помолчав, Менехм ответил:

– Когда мы ходили в Элевсин. Я почитаю мистерии.

– Но твои отношения с ними делами веры не ограничивались, не так ли? – Гераклес начал медленно обходить мастерскую, останавливаясь и разглядывая статуи с тем ограниченным интересом, который мог бы проявить знатный меценат.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, о, Менехм, что ты их любил.

Разгадыватель стоял перед незаконченной фигурой Гермеса с кадуцеем, в дорожной шляпе-петасе и в крылатых сандалиях. Он прибавил:

– Как вижу, особенно Анфиса.

Он указал на лицо бога, в усмешке которого лучилась некая прекрасная порочность.

– А вон та голова Вакха, увенчанная виноградными лозами? – продолжал Гераклес. – И этот бюст Афины? – Он ходил от фигуры к фигуре, жестикулируя, как продавец, набивающий цену. – Могу поклясться, что вижу прекрасное лицо Анфиса у многих богов и богинь священного Олимпа!..

– Анфиса любят многие. – Менехм снова яростно взялся за работу.

– А превозносишь ты. Интересно, как ты справлялся с ревностью. Думаю, Трамаху и Эвнию не очень-то правилось твое явное предпочтение к их другу…

На мгновение среди звона резца послышалось резкое дыхание Менехма, но, обернувшись, Диагор и Гераклес увидели, что он улыбается.

– Зевса ради, ты думаешь, я так много для них значил?

– Да, раз они соглашались быть твоими натурщиками и играть в твоих спектаклях, нарушая таким образом священные предписания, которые получили в Академии. Я думаю, они восхищались тобой, Менехм: ради тебя они позировали, обнажившись или переодевшись женщинами, а когда работа была окончена, пускали свою наготу или женоподобные одежды на твое наслаждение… и таким образом рисковали опозорить свои семьи, если их разоблачат…

Все еще улыбаясь, Менехм воскликнул:

– Святая Афина! Неужели, Гераклес Понтор, ты в самом деле думаешь, что я как художник и мужчина такого стою?

Гераклес возразил:

– Неоконченные, как твои статуи, юные души пускают корни в любой земле, Менехм Харисий. А лучше всего – в той, где много навоза…