Каждые пятнадцать минут - Лиза Скоттолайн

□ совсем не относится ко мне

□ относится ко мне частично

□ относится ко мне целиком и полностью

Ладно, не все идет точно по плану. И со мной уже случилась истерика. Мой лучший джойстик полетел в стену, брошенный моей рукой, и, разумеется, сломался.

В глубине души я очень злюсь. Это злоба разъедает меня изнутри, расползаясь по моим внутренностям, словно полчище крыс.

Как там в молитве о спокойствии говорится: «Научи меня отличать то, что я могу изменить, от того, что не могу». Или что-то в этом роде.

Ладно, я не могу контролировать все.

Иногда я делаю ошибки.

Мой ход оказался неверным.

Мне казалось, это сработает, но не сработало.

Мне казалось, что он поведется, попадется на удочку, но он не попался.

Это просто бесит меня. Я хожу взад-вперед по комнате – в лесу уже протопталась бы тропинка от такого хождения. Может быть, если я продолжу вот так шагать, то превращусь в цепную пилу, распилю пол, потом пропилю землю насквозь и доберусь до пылающего ядра нашей планеты. И там сгорю заживо.

Мне казалось, что я понимаю его мотивы – но теперь понимаю, что это не так.

Это будет сложнее, чем мне казалось.

Но в то же время мне это нравится. Это заставляет кровь быстрее бежать у меня в жилах. Я стараюсь сосредоточиться на этом – на той части меня, которая любит вызовы. Той части, которая предпочитает по-настоящему сильных соперников, которых непросто раскусить.

Я и в игре ценю именно это.

Удивительное дело: все геймеры ненавидят надпись «Игра окончена», даже те, кто победил.

Поэтому мы все время начинаем следующую игру, стараемся перейти на следующий, более высокий уровень, жмем на кнопку, чтобы взять реванш, играем час за часом по ночам… Мы хотим, чтобы игра никогда не прекращалась.

Внезапно я перестаю ходить туда-сюда.

Мне вдруг становится лучше – я снова чувствую себя собой.

Игра продолжается, а я действительно хорошо понимаю, что движет людьми. И так было всегда. Мне это не сложно, мне всегда это было очень просто, даже в самом раннем детстве. Поэтому мне так легко было учиться в школе, особенно по математике. Моих способностей было достаточно для хороших оценок, но мои оценки были отличными, а для них моих способностей было явно недостаточно.

Это именно социопатия позволила мне получать высшие баллы.

Мне должны были поставить «пять с минусом», а ставили «пять». А иногда даже «пять с плюсом». Если в задании был дополнительный вопрос – он всегда приносил мне дополнительные очки. Если оценка была между «повыше» и «пониже» – в итоге мне всегда ставили «повыше».

Почему?

Меня любили учителя. К пятому классу мне стало понятно, чего учителя хотят от учеников, – потому что это было очевидно. Они хотели, чтобы мы заткнулись, сели и делали то, что они говорят и когда они говорят. Другими словами, они хотели, чтобы мы не были детьми.

Это открылось мне в пятом классе, когда миссис Кашинг преподавала у нас математику. Ее левая рука была ампутирована по локоть, поэтому она всегда носила жакет и прятала пустой рукав в карман, как будто рука там была. В тот год в школе случилась какая-то накладка, и в математическом классе миссис Кашинг оказалось тридцать пять учеников, что было на семнадцать учеников больше, чем в состоянии удержать в узде даже учитель с двумя здоровыми руками.

Класс был настолько большой, что мы даже не помещались в обычную аудиторию, поэтому нас отправляли в так называемый модульный класс – такое красивое название для трейлера, в котором полностью отсутствовала вентиляция.

Я помню, что в конце учебного года была страшная жара, воздух внутри трейлера после полудня раскалялся до тридцати градусов, а миссис Кашинг даже не могла снять свой жакет из-за этого пустого рукава. Она безуспешно пыталась усмирить Рикки Вайсберга, лидера среди местных хулиганов, который все время орал, лез ко всем и вообще создавал кучу проблем. Одно и то же повторялось изо дня в день, и это вызывало у меня головную боль. И Рикки мне никогда не нравился.

А математика мне нравилась.

Поэтому мне пришло в голову украсть у матери «Валиум» и подсыпать его в кока-колу Рикки за ланчем.

На математике Рикки в тот день не появился. Да и на следующий день никто его не видел.

Рикки перестал существовать для миссис Кашинг и меня.

Не знаю, что с ним случилось, но до конца учебного года он больше так и не пришел. Его дружки притихли без его предводительства, миссис Кашинг вернулась в свою классную комнату, а жара спала.

А что касается меня…

Мне поставили «пять с плюсом» по математике.

Ранним утром во вторник Эрик стоял перед дверью своего дома. Точнее, своего бывшего дома. На придверном коврике, который Кейтлин заказала по каталогу «Уильямс-Сонома». Коврик был сплетен из кокосового волокна (что бы это ни значило), и Эрик припомнил, что он обошелся ей почти в двести долларов, и она считала эту покупку очень выгодной. Он и тогда думал, что это чересчур, но ему казалось очаровательным, что она так истово хочет этот коврик. Ему вообще казалось очаровательным все, что она делала. Тогда. Теперь – нет. Хотя кому-нибудь, возможно, и кажется.

– Доброе утро, Эрик, – сказала Кейтлин, резко открывая входную дверь. Она выглядела свежо и очень привлекательно, и он изо всех сил старался не попасть под ее обаяние снова. Волосы она гладко убрала в «конский хвост», а серо-голубое платье хорошо гармонировало с ее красно-голубым жакетом, который Эрик узнал – она ходила в нем в суд. Он вдруг подумал, наденет ли она этот жакет, когда будет решаться их дело.

– Доброе утро, можно войти? – спросил Эрик, улыбаясь, словно Самый Вежливый Робот На Свете.

– Конечно, – ответила ему Кейтлин с точно такой же улыбкой, потом отошла в сторону, взяла свою украшенную узором сумку и ключи от машины со столика и холодно произнесла:

– Я ухожу. Ханна сказала, вы будете есть яйца. Так что не оставляй посуду в раковине.

– Не буду.

Эрик никогда не оставлял посуду в раковине, ни разу в жизни. Но он не стал возражать. Он обошел ее и встал чуть в стороне. Они были словно боксеры, готовые к бою и услышавшие сигнал к началу, но ни один из них не начинал атаку, потому что единственный зритель этого поединка следил за ними, сидя за кухонным столом.

– Привет, пап! – крикнула Ханна, но не бросилась к нему, как обычно, а осталась сидеть за столом, улыбаясь чуть усталой улыбкой из-за своего стакана с апельсиновым соком. Она уже налила сок и себе, и ему и поставила стаканы на стол – это была ее работа.

– Доставай кетчуп, солнышко! – крикнул в ответ Эрик, а Кейтлин вышла за дверь, звякнув ключами.