Реминискорум. Пиковая дама - Лена Климова

Вот она уходит от Алексея. Живет одна, все больше и больше погружаясь в работу… Борьба со смертью становится ее личной вендеттой. У нее самый высокий процент выживаемости по больнице, но многие пациенты все равно умирают. И каждая такая смерть – словно шрам на сердце, словно микроинфаркт. И все эти микроинфаркты она чувствует – прямо сейчас, здесь, перед зеркалом. Каждый новый шрам на сердце – новая морщинка на лице, шрам – морщинка, шрам – морщинка… Она становится старше, опытнее, ей поручают все больше сложных самостоятельных операций. Это значит, еще больше смертей у нее на столе, под ее руками… Вот ей уже сорок. Она кандидат наук, живет по-прежнему одна, но иногда встречается с замзавом кафедрой, на которой защищала диссертацию. Замзав женат, появляется изредка, все время звонит жене, жутко боится скандала. В конце концов она прогоняет и его. Случаи все сложнее и сложнее. Больные умирают все чаще. Это потому что лечение экспериментальное, она сама его разработала. Но каждая смерть по-прежнему разрывает ей сердце… Ей шестьдесят, но выглядит она на все семьдесят. Живет одна, уже много лет. У всех подруг и ровесниц – дети, внуки. У нее – работа. Она уже профессор. Учеников много, близких – нет. Все признают, что она блестящий врач, только уж больно холодна, словно машина, медицинский робот. За глаза ее зовут Да Винчи, намекая и на то, что робот, и на то, что постарела. Ей все равно, она по-прежнему лихорадочно работает. Ее счет со смертью еще не сведен. Пациенты продолжают умирать, разрывая ей сердце, а на ее лице не отражается ничего. Она – машина, медицинский робот. Такой она себя сделала и не жалела об этом. Вот только пациенты продолжали умирать и умирать… В семьдесят четыре, когда она стоит за операционным столом, проводя очередную сложнейшую многочасовую операцию, она вдруг чувствует боль в сердце, сильнее обычной. Пациент в критическом состоянии, и она решает закончить операцию, а потом заняться собой. Но вдруг нестерпимая боль разрывает ей грудь слева и отдает в руку. Рука делает неверное движение – и пациент мертв. Восстановить это прорезанное сердце уже не удастся. Она понимает это прежде, чем падает сверху на операционный стол. У нее самой – клиническая смерть от обширного инфаркта. Как показывают в плохих фильмах, она взмывает под потолок операционной и оттуда наблюдает за бригадой своих коллег, которые пытаются спасти одновременно двоих – пациента, которого она погубила, и ее, старуху в медицинском комбинезоне. И пока они предпринимают все положенные действия по срочной реанимации, она видит ожидающую ее вечную соперницу, Смерть. Смерть смотрит на нее безглазым черепом и ухмыляется беззубой челюстью. Смерть опять победила, и это уже окончательное ее, Верино, поражение… И в тот момент, когда на обоих мониторах – пациента и врача – две светящиеся линии окончательно выравниваются, означая отсутствие сердцебиения, Вера вдруг отчего-то видит картину из прошлого, одну-единственную.

…Алексей, опершись о лопату и вытирая пот со лба, весело смотрит на нее. А она, Вера, молодая и счастливая, идет к нему через картофельные грядки, неся бутылку с водой:

– Хочешь пить?

– Спасибо. – Он жадно отпил, обливаясь, сразу половину.

– Чего такой хмурый? Устал?

– Устал, но не в этом дело. – Виновато улыбнулся. – Чувствую себя виноватым. Вот такой у нас медовый месяц – нещадная эксплуатация человека человеком на родительской плантации. Конечно, будь я побогаче, мы бы рванули на какие-нибудь Карибы или Багамы… Лежали в шезлонгах, попивая коктейли, и купались в бассейне с голубой водой.

– Видели глазки, что покупали, – засмеялась Вера, – теперь ешьте, хоть повылазьте. Чтоб семья учителя и медика гребла деньги лопатой? Я знаю, богатства у нас не будет, ну и что? Я полюбила тебя не за это.

– А за что?

– Сложно сказать… Не задавай дурацких вопросов! – Она в шутку замахнулась кустом высохшей картофельной ботвы. – Люблю, потому что люблю! Ни за что. Просто так.

– Почему дурацких? – Алексей присел на перевернутое ведро. – Я могу ответить. Например, потому что ты красивая. Тонкая, как тростиночка, и лицо у тебя сияет.

– Лицо сияет, потому что ты рядом. – Вера поцеловала его. – И так будет всегда. Только твой ответ меня расстраивает. Получается, если я не буду красивой, ты меня разлюбишь?

– Видишь ли… Красота женщины для мужчины очень важна…

Вера усмехнулась. По спине, несмотря на жару, пробежал холодок.

– Ты не ответил. Значит, да?

– Ты не станешь некрасивой, – отмахнулся Алексей, – не говори глупостей.

– Всякое в жизни бывает. Растолстею, заболею, попаду в аварию… перестану быть тростиночкой. Что тогда?

– Вер, ну не начинай. Зачем думать о плохом, если сейчас все хорошо?

Он встал, потянулся, сложив руки в замок, и посмотрел на нее сверху вниз, закрыл глаза от солнца:

– Все-таки надо было ехать на Карибы или Багамы! Как-нибудь обязательно рванем. Представляешь: шикарный отель, шампанское со льдом, персональный оркестр, пальмы, сорокаградусное море… Ракушки там всякие… фрукты…

– Но пока что обойдемся овощами, – подытожила Вера. – Пойдем, еще два ряда докопать – и свободны.

Они вернулись к работе. Алексей орудовал лопатой, выворачивал комья земли, которые рассыпались, обнажая белые клубни; Вера складывала их в ведро. Смотрела на него снизу вверх, улыбалась. Карибы, Багамы – какая разница… Главное, что вместе…

«Как давно это было, – думает умирающая Вера-старуха. – Почему же я его так легко отпустила? Как смогла прожить без него столько лет? Может быть, и пациенты мои умирали потому, что я не могла им дать того, чего не было у меня самой – любви… и жизни?» Это последняя ее мысль. Ее ассистент внизу, в операционной дрожащим голосом объявляет время смерти. Все гаснет…. Гаснет и зеркало, перед которым стоит Вера-сегодняшняя. Нет, уже не стоит – падает без чувств.

Все это время Алексей, конечно, мог видеть лишь то, что показывало зеркало, но и это было невыносимо. Ее страдание и боль. Ее смерть. Вина и нежность вновь накатили на него, окончательно гася безрассудное рыжее пламя под веками, и в этот момент он ясно и отчетливо понял, что никого и никогда не любил так, как любит эту женщину: усталую, нежную, верную, молодую, старую – его. Он подбежал к ней, когда она упала, обнял и прижал к груди. На рукаве отпечатался мокрый след.

– Вера, Вера, Вера, – повторял он, пытаясь разбудить ее. – Я люблю тебя, я с тобой… Мне нужна только ты, только ты. Я здесь, я рядом…

Безуспешно. Разъяренный, он вскочил и набросился на Вергилия:

– Это что еще за магическое дерьмо?! Почему она не сияет? Куда делся свет?

Кулак Алексея без труда прошел сквозь лицо духа-проводника и ударил в стену. Бесплотный Вергилий довольно покрутил головой: