7 способов соврать - Райли Редгейт

• Контрольная по английскому

• Сдать домашку по математике

• Сюрприз-обед с Симмонсом

Убираю дневник в рюкзак. Валентин, не отрывая взгляда от домиков, с бунтарским видом пьет сок из пакета. Я и не знал, что сок из пакета можно пить с бунтарским видом.

Я даю ему время насладиться собственной воинственностью и снова пытаюсь завязать разговор:

– Твоя мама работает в методическом центре, да?

– Да.

– Это дама с крупными серьгами? Дама с серьгами – суперприятная женщина. Наверно…

– Что ты там писал? – спрашивает Валентин, уходя от единственной темы разговора, которую я подготовил.

– А?

– В той тетрадке.

– А-а-а, ты об этом, – отвечаю я. – Там я веду список запланированных дел.

Он склоняет голову, запрокидывает лицо вверх, подставляя его солнцу, и от души вздыхает.

– А ты что подумал? – спрашиваю я.

– Мне показалось, это какая-то важная тетрадь.

– Она важная. В ней много списков.

Я вытаскиваю дневник и открываю его на странице, от края до края исписанной мелким почерком, – чем ближе к концу строчки, тем слова мельче.

Вот забавный список. Мои любимые слова, которые я, наверно, никогда не стану употреблять, но все равно хочу помнить.

Валентин бегло пробегает глазами страницу.

Мои любимые слова, которые я, наверно, никогда не стану употреблять, но все равно хочу помнить.

• Торч – внезапное экстатическое воодушевление!

• Колбаситься – танцевать неграциозно, но с удовольствием!

• Понор – карстовая воронка!

• Помойка – отребье, хлам!

• Олисбос – фаллоимитатор!

Я сразу понимаю, когда Валентин доходит до слова «олисбос», потому что он густо краснеет до самых корней своих белокурых волос.

– Греки придумали, верно? – говорю я.

– Познавательно, – отвечает он, прочистив горло.

Улыбаясь, я захлопываю дневник. Деревья вокруг домиков колышутся на слабом ветру, тыча в меня своими пальцами.

– Так что ты обычно здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Домашнее задание. Или читаю.

– Что читаешь?

Он потрясает передо мной толстой книгой и снова кладет ее на землю. Я успеваю разглядеть на обложке астронавта и слово «Марс» в заглавии.

– Про космос, – констатирую я.

– Про космос, – подтверждает он.

– У меня где-то здесь есть список созвездий, – докладываю я, листая дневник. – Я все никак не мог нарисовать пояс Ориона. Только с третьей попытки получилось.

Валентин не смеется, даже не улыбается. Он вообще еще ни разу не улыбался – к его лицу словно навечно приклеилось спокойное серьезное выражение.

– Как можно было что-то напутать в поясе Ориона? Это всего три точки.

– Я неправильно их обозначил, – смеюсь я.

Я нашел нужную страницу и показал ему список. Внизу справа на странице изгибался трехконечный Малый Лев, вверху растянулся Дельфин, в середине – Орион с моими зачеркиваниями над поясом.

– Хм, – пренебрежительно хмыкает Валентин, задержав взгляд на странице.

В следующую секунду я снова закрываю дневник, а он без предупреждения хватает его и, усердно пыхтя, силится вырвать тетрадь из моей руки.

– Ты что делаешь? – удивляюсь я.

Уж не знаю, на что ему понадобился мой дневник, но он его не получит. Видал я и более мускулистых парней.

Валентин прекращает борьбу и волком смотрит на меня. Убирает со лба упавшие на лицо волосы:

– Ты там, наверно, скрываешь план завоевания мира.

Я быстро перебираю странички:

– Вообще-то я планирую когда-нибудь купить остров. Это в счет? – Идею мне подбросила одна из учениц в Пиннакле. Ее семья владела островом, который приобрел еще ее дед. Он назвал остров своим именем и на его самой высокой точке установил свою статую. Пока не могу решить – вызывает ли у меня эта идея тошноту или стоит сделать ее целью всей жизни.

Валентин с сожалением смотрит на меня:

– И на что ты планируешь купить остров?

– Стану банкиром. Заработаю кучу денег.

– Ты что, силен в математике?

– Эй, твой скепсис неуместен.

– Это… – он пожимает плечами, – просто голос у меня такой.

– Я тебя понимаю, – смеюсь я. – Некоторые считают, что у меня «пугающе бодрый» голос. Так что извини, если мой голос вызывает у тебя дискомфорт.

– Ха-ха. Я чувствую себя неуютно с той самой минуты, как ты решил нарушить мое уединение.

Очередная его откровенность, заставшая меня врасплох.

– Что? Почему?

Он пожимает плечами, глядя на беговые дорожки. Солнце отсвечивает от цифр разметки – от «1» до «6».

– Я не верю, – говорит он после долгого молчания, – что эти игры в общение кому-то доставляют удовольствие. По-моему, кроме стресса, они ничего не дают. Хотя, возможно, это потому, что я не люблю людей.

– Так, давай разберемся… Для тебя общение – стресс потому, что ты не любишь людей, или потому, что люди тебя утомляют? Ведь это две разные вещи…

– Ой, избавь меня от психоанализа, пожалуйста.

Я буквально вижу, как перед ним поднимается щит.

– Извини, – говорю я, – мне просто любопытно.

– Я вызываю у тебя… любопытство, – произносит Валентин, будто это нечто невообразимое.

– Конечно.

– Почему тебе любопытно… – Он вздыхает. – Забудь.

Сейчас голос у него довольно выразительный, но я все равно не могу определить, о чем он думает, хотя обычно я способен за пять минут вычислить девять из десяти человек, которых вижу впервые.

Для меня это своего рода упражнение. Если много ездишь, привыкаешь к тому, что вокруг тебя постоянно новые люди, которые вскоре для тебя все на одно лицо. Они по всем параметрам до жути одинаковы внешне, а многие – и по своему внутреннему содержанию. И ты отмахиваешься от них сразу же после знакомства, сбрасываешь их со счетов в ту же секунду, как впустил в свою жизнь. Подбираешь их, словно блестящие предметы, и выбрасываешь, как «золото дураков»[43]. В конце концов начинаешь ненавидеть себя за такое отношение к людям, за то, что оцениваешь их как торгаш.