Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

Продолжая о пище верблюдов, следует сказать, что многие из них едят решительно все: старые побелевшие кости, собственные седла, набитые соломой, ремни, кожу и тому подобное. У наших казаков верблюды съели рукавицы и кожаное седло, а монголы однажды уверяли нас, что их караванные верблюды, долго голодавшие, съели тихомолком старую палатку своих хозяев. Некоторые верблюды едят даже мясо и рыбу; мы сами имели несколько таких экземпляров, которые воровали у нас повешенную для просушки говядину. Один из этих обжор подбирал даже ободранных для чучел птиц, воровал сушеную рыбу, доедал остатки собачьего супа; впрочем, подобный гастроном составлял редкое исключение из своих собратий…

Нравственные качества верблюда стоят на весьма низкой ступени: это животное глупое и в высшей степени трусливое. Иногда достаточно выскочить из-под ног зайцу, и целый караван бросается в сторону, словно бог знает от какой опасности. Большой черный камень или куча костей часто также вызывает не малое смущение описываемых животных. Свалившееся седло или вьюк до того пугают верблюда, что он как сумасшедший бежит куда глаза глядят, а за ним часто следуют и остальные товарищи. При нападении волка верблюд не думает о защите, хотя одним ударом лапы мог бы убить своего врага; он только плюет на него и кричит во все горло.

Даже вороны и сороки обижают глупое животное. Они садятся ему на спину и расклевывают ссадины от седла и иногда прямо клюют горбы; верблюд и в этом случае только кричит да плюет».

24 апреля утром путники вновь стояли в той точке окраинного монгольского хребта, откуда начинался спуск к Калгану. Опять под ногами раскинулась величественная панорама гор, за которыми виднелись зеленые, как изумруд, равнины Китая. Там царила уже полная весна, в то время как сзади, на нагорье, природа только что начинала просыпаться от зимнего оцепенения.

В Калгане караван переформировался. Сюда прибыли из Кяхты два новых казака, назначенных в экспедицию, а бывшие спутники Пржевальского должны были возвратиться домой. Когда все сборы были окончены, Пржевальский с товарищем написали в последний раз несколько писем на родину и 3 мая вновь поднялись на Монгольское нагорье.

«Вот теперь начинается настоящая экспедиция, — записал Пржевальский в своем дневнике. — Да, трудно теперь предугадать мне будущее. Где я буду и что с нами случится — неизвестность полная. Идем в неведомые страны; погонщика из монголов невозможно найти ни за какие деньги — все боятся, так что я иду только с двумя казаками»[48].

Делая по 20–30 верст в сутки, экспедиция вышла к хребту Сума-Хада, в 318 верстах от Калгана. Там, в горах Сума-Хада, истовый охотник Пржевальский был приведен в восторг тем, что впервые смог увидеть, а затем и добыть самое замечательное животное высоких нагорий Средней Азии — горного барана, или аргали.

«Аргали держатся постоянно раз избранного места, и часто одна какая-нибудь гора служит жилищем для целого стада в течение многих лет. Конечно, это возможно только в том случае, если зверь не преследуется человеком, что действительно происходит в горах Сума-хада. Живущие здесь монголы и китайцы почти вовсе не имеют оружия и притом такие плохие охотники, что не могут убить аргали, конечно, не из сострадания к этому животному, а просто по неумению. Звери, со своей стороны, до того привыкли к людям, что часто пасутся вместе с монгольским скотом и приходят на водопой к самым монгольским юртам. С первого раза мы не хотели верить своим глазам, когда увидели, не далее полуверсты от нашей палатки, стадо красивых животных, которые спокойно паслись по зеленому скату горы. Ясно было, что аргали еще не знают в человеке своего заклятого врага и не знакомы со страшным оружием европейца. Проклятая буря, свирепствовавшая тогда целые сутки, не давала нам возможности тотчас же отправиться на охоту за такими чудными зверями, и с лихорадочным нетерпением мы с товарищем ожидали, пока уймется ветер. Однако на первой охоте мы не убили ничего именно потому, что еще не были знакомы с характером аргали, и притом до того горячились, видя красивого зверя, что сделали несколько промахов на близком расстоянии. Следующая охота поправила эту неудачу, мы убили двух старых самок».

Прошел май, лучший из весенних месяцев для центральной России, но не для этих мест. Дули сильные ветра, переходившие в бури. Утренние морозы стояли до середины мая, а 24 и 25 числа были еще и метели. При этом днем могла уже выдаться и сильная жара. Такие резкие перепады сильно задерживали рост растений. Даже в конце мая трава только что поднималась от земли и то редкими отдельными кустиками, почти вовсе не прикрывала грязно-желтого фона песчано-глинистой почвы здешних степей. Правда, кустарники, изредка растущие по горам, большей частью были в цвету, но, низкие, корявые, усаженные колючками, притом же разбросанные небольшими кучами между камнями, они мало оживляли общую картину горного ландшафта. Поля, обрабатываемые китайцами, даже еще не зеленели, так как вследствие поздних морозов по свидетельству Пржевальского, хлеба здесь сеяли только в конце мая или в начале июня.

Направляясь к Желтой реке и не имея проводника, путешественники спрашивали дорогу у попадавшихся навстречу китайцев. Это часто приводило к неверному выбору дороги, да еще и к проблемам с местным населением:

«Обыкновенно при нашем проходе через деревню поднималась большая суматоха: все старые и малые выбегали на улицу, лезли на заборы или на крыши и смотрели на нас с тупым любопытством. Собаки лаяли целым кагалом и бросались драться к нашему Фаусту; испуганные лошади брыкались, коровы мычали, свиньи визжали, куры с криком уходили куда попало — словом, творился страшный шум и хаос. Пропустив верблюдов, один из нас оставался, чтобы расспросить дорогу. Тут походили к нему китайцы, но вместо прямого ответа на вопрос они начинали осматривать и щупать седло или сапоги, удивляться оружию, расспрашивать, куда мы, откуда, зачем и т. д. Рассказ же о дороге отлагался в сторону, и только в лучших случаях китаец указывал рукой направление пути. При множестве пересекающихся дорог между деревнями такое указание, конечно, не могло служить достаточным руководством, так что мы шли наугад»

Путь экспедиции лежал в Ордос — местность, лежащую в северном изгибе Хуанхэ, и ограниченную ей с запада, севера и востока, а с юга прилегающую к провинциям Шэньси и Ганьсу. По характеру местности Ордос представляет собой степную равнину с песчаными или глинисто-солеными почвами, прорезанную кое-где невысокими горами. Достигнув Ордоса, путники решили двинуться дальше не кратчайшим диагональным путем, а по долине Хуанхэ. Они прошли по берегу реки 434 версты от переправы против города Баотоу до