Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

по кличке Карза, оказавшаяся очень полезной… но с Фаустом они оставались заклятыми врагами».

И вот всё, наконец, было подготовлено для второго этапа экспедиции. Утром 5 марта 1972 года путешественники выступили из Калгана и направились тем же самым путем, по которому в прошедшем году шли на Желтую реку и возвращались из Алашаня. Уже к вечеру первого дня пути они опять попали в суровый климат Монголии, где весна еще не начиналась, хотя в Калгане с конца февраля было довольно тепло, прилетели водяные птицы и появились насекомые.

Месяц с небольшим путники продвигались из Калгана до хребта Муни-Ула (современное название — Мэчин-Ула) и, придя туда 10 апреля, решили остаться на некоторое время, чтобы наблюдать пролет мелких пташек и собрать весеннюю флору. Здесь уже пробудилась от зимнего сна растительная жизнь. Деревья и кусты дикого персика были залиты розовыми цветами. По горным ущельям на солнечных местах зеленела свежая травка и выглядывали цветки прострела, анемона, астрагала и гусиного лука. Однако, против ожиданий, птиц появлялось мало. Поэтому уже 22 апреля экспедиция оставила горы Муни-Ула и отправилась в Алашань по долине левого берега Хуанхэ, то есть тем же путем, которым она шла зимой в Калган.

Граница Алашаня ознаменовалась появлением сыпучих песков, и весенний пейзаж пустыни не слишком отличался от того, который путешественники наблюдали осенью. В середине мая экспедиция вступила в пределы Алашаня и вскоре встретила двух чиновников, высланных амбанем им навстречу из Диньюаньина. Истинная же цель этой встречи заключалась в том, что князь и его сыновья желали поскорее получить подарки, о которых они узнали через Балдын-Сорджи, встретившегося Пржевальскому в апреле возле Муни-Ула и возвращавшегося из Пекина.

26 мая путешественники вернулись в Диньюаньин и поместились в заранее приготовленной фанзе. «В тот же день вечером мы виделись со своими приятелями гыгеном и Сия. Мой мундир генерального штаба, который я теперь нарочно захватил из Пекина, произвел на молодых князей большое впечатление, и они рассматривали его до малейших подробностей. Теперь еще более подтвердилось мнение, что я, вероятно, очень важный чиновник, доверенное лицо самого государя».

В Диньюаньине путешественники застали недавно пришедший из Пекина караван из 27 тангутов[53] и монголов, которые вскоре отправлялись в кумирню Чейбсен, лежащую в провинции Ганьсу, в 60 верстах к северо-северо-востоку от Синина[54] и в пяти днях пути от озера Кукунор. На предложение следовать вместе тангуты согласились с радостью, надеясь найти в иноземцах с ружьями хороших защитников в случае нападения мятежников-дунган. Переход до Чейбсена с тангутским караваном был большой удачей, так как Пржевальскому вряд ли удалось бы найти хорошего проводника. Оставалось только получить согласие алашаньского амбаня на следование с тангутами.

Но тут начались различные уловки со стороны князя, чтобы отклонить экспедицию от следования на Кукунор. Вероятнее всего, амбань получил на этот счет из Пекина должные наставления, а может быть, и нагоняй за радушный прием русских в прошедшем году. Так или иначе, местные ламы нагадали экспедиции неблагоприятный исход, а сам князь и его сыновья неожиданно охладели к бывшим приятелям и перестали их приглашать и сами приходить в гости. Однако Пржевальский проявил настойчивость, и после нескольких дней уговоров, торга и завуалированных угроз амбань сдался и неохотно дал согласие на выход экспедиции с тангутским караваном.

Утром назначенного дня путешественники уже навьючили верблюдов, когда прибежал один из тангутов и начал говорить, что неподалеку орудуют дунгане и идти опасно. Пржевальский заподозрил, что его обманывают. Несколько дней прошло в напряженном и тревожном ожидании. Пржевальский подозревал, что это время было нужно амбаню, чтобы снестись с китайскими властями и спросить их, как следует поступить. Так это было или нет, проверить не удалось, но утром 5 июня пришло известие что слухи оказались ложными и путешественники могут тронуться в путь.

«Караван, с которым экспедиция отправлялась в путь, снаряжен был в Пекине одним из важнейших монгольских кутухт Джанджы-гыгеном, которому принадлежало много церквей как в Пекине, так и в Монголии, в том числе знаменитый монастырь У-тай, недалеко от города Куку-хото[55]. Этот ламаистский святой родился в Ганьсу, в кумирне Чейбсен, куда и направлялся караван из 37 человек, в том числе 10 были лам-воинов, выступавших в качестве охранников. Поклажу и людей везли 72 верблюда и 40 лошадей и мулов. Все участники каравана были вооружены фитильными ружьями, частью пиками и саблями. Ламы-воины имели гладкоствольные европейские ружья, купленные китайским правительством у англичан и присланные в Ала-шань из Пекина. Однако ружья эти, как выяснилось впоследствии были плохого качества, в том числе и по причине неправильного обращения».

Самой замечательной личностью Пржевальский называет тангута по имени Рандземба, ехавшего с караваном из Пекина в Тибет. Этот человек лет сорока, откровенный и добродушный, безмерно разговорчивый, любил во всё вмешиваться и всем помогать. Путешественники за словоохотливость прозвали его «многоглаголивый Аввакум», и прозвище это намертво к нему прилипло. Из-за всепоглощающей страсти к охоте и стрельбе в цель этот человек был непригоден к каким-либо занятиям и больше мешал, чем помогал, но создавал множество суматохи и забавных ситуаций.

На следующий день после присоединения экспедиции к каравану тангуты выступили в путь. В дороге русские шли в хвосте каравана, чтобы не задерживать остальных спутников при случайных остановках. Вчетвером путникам было трудно управляться с верблюдами и поклажей, но попутчиков найти не удалось, а люди из каравана с трудом согласились помогать даже за весьма солидную плату.

Караван вставал около полуночи, чтобы избежать жары и шел верст 30–40, пока не останавливался в поисках воды. Караванщики отлично знали дорогу и места, где можно было запастись водой, но она была очень плохой: «В колодцах, изредка попадавшихся по пути, вода была большей частью очень дурна, да притом в эти колодцы дунгане иногда бросали убитых монголов. У меня до сих пор мутит на сердце, когда я вспомню, как однажды, напившись чаю из подобного колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека».

На привалах отдохнуть как следует было невозможно. Раскаленная почва пустыни дышала жаром, как из печи, а тут нужно было ежедневно готовить пищу, расседлывать и заседлывать верблюдов, у которых, в противном случае, во время жары сбивается спина. Один водопой животных занимал больше часа времени. Кроме того, в первые дни палатку путешественников на привалах наполняли любопытные попутчики, весьма назойливо рассматривающие вещи, оружие и задававшие бесконечные вопросы. Собирание растений, производство метеорологических наблюдений и писание дневника возбуждали также немало любопытства и даже подозрения. При таком внимании нельзя было производить некоторых наблюдений — магнитных, астрономических, измерений температуры почвы и воды в колодцах. Иногда Пржевальскому приходилось нарочно отставать от каравана, чтобы сделать записи в своем дневнике.

«Собирание растений дорогой представляло