Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

Обед оканчивается очень скоро; после него мы снова пьем кирпичный чай; затем идем на экскурсию или на охоту, а наши казаки и монгол-проводник поочередно пасут верблюдов.

Наступает вечер; потухший огонек снова разводится; на нем варятся каша и чай. Лошади и верблюды пригоняются к палатке, и первые привязываются, а последние, сверх того, укладываются возле наших вещей или неподалеку в стороне. Ночь спускается на землю; дневной жар спал и заменился вечерней прохладой. Отрадно вдыхаешь в себе освеженный воздух и, утомленный трудами дня, засыпаешь спокойным, богатырским сном».

Южная часть высокого нагорья Гоби, к западу от среднего течения Хуанхэ, представляла собой дикую и бесплодную пустыню, населенную монголами-олютами и известную под именем Алашань[50] или Заордос. Местность эта открылась путешественникам голыми сыпучими песками, которые тянулись к западу до реки Эцзинэ, на юге простирались до высоких гор провинции Ганьсу, а на севере сливались с бесплодными глинистыми равнинами средней части Гобийской пустыни. Алашаньская пустыня на сотни верст представляла собой одни голые сыпучие пески. В них нигде не было ни капли воды, ни птиц, ни зверей. Растительность тоже была крайне бедна — в основном корявые кусты саксаула и редкие пучки трав. Однако летняя жара закончились, так что путники без особенного утомления делали свои переходы.

14 сентября экспедиция пришла в город Диньюаньин[51] и в первый раз за все время экспедиции встретила радушный прием местного князя (амбаня), по приказанию которого навстречу выехали трое чиновников и проводили путешественников в заранее приготовленную фанзу. Узнав из тщательных расспросов, что это не миссионеры, к которым, как выяснилось, князь относился весьма отрицательно, он встретил их весьма приветливо.

Город также ранее подвергся нападению дунганов, которые, однако, не смогли взять окруженную глинобитными стенами крепость. Внутри крепости жил амбань, имени которого путешественники не узнали, так как это считалось среди монголов грехом. Он состоял в родстве с императорским домом через женитьбу на одной из принцесс, уже к тому моменту умершей. Пржевальский описывает его как человека лет сорока, взяточника и тирана, полностью окитаившегося и сильно преданного курению опиума. У амбаня было трое взрослых сыновей, с которыми русские вскоре подружились. При дворе амбаня оказался лама Балдын-Сорджи, который бывал в Пекине и Кяхте, а потому знал русских. Присутствие этого человека послужило на пользу экспедиции.

«Сорджи находился также в числе трех лиц, высланных князем вперед узнать, кто мы такие. Он потом объяснил алашаньскому амбаню, что мы действительно русские, а не какие-либо другие иностранцы. Впрочем, монголы всех европейцев крестят общим именем русских, так что обыкновенно говорят: русские-французы, русские-англичане, разумея под этими именами французов и англичан; притом номады везде думают, что эти народы находятся в вассальной зависимости от цаган-хана, то есть белого царя…»

Через пару дней путешественники встретились с сыновьями амбаня, которые засыпали их вопросами, обменялись с ними подарками, а еще через несколько дней удостоились встречи с самим амбанем.

«Самое свидание происходило в восемь часов вечера в приемной фанзе амбаня. Эта фанза очень хорошо убрана; в ней даже стоит большое европейское зеркало, купленное за 150 лан в Пекине. На столах в подсвечниках горели стеариновые свечи, и было приготовлено для нас угощение из орехов, пряников, русских леденцов со стихами на обертках, яблок, груш и прочего.

Когда мы вошли и поклонились князю, то он пригласил нас сесть на приготовленные места, казак же стал у дверей. Кроме амбаня, в фанзе находился китаец, богатый пекинский купец, как я узнал впоследствии. В дверях фанзы и далее в прихожей стояли адъютанты князя и его сыновья, которые должны были присутствовать при нашем приеме. После обычных расспросов о здоровье и благополучии пути амбань сказал, что, с тех пор как существует Ала-шань, в нем не был еще ни один русский, что он сам видит этих иностранцев в первый раз и очень рад нашему посещению.

Затем он начал расспрашивать про Россию: какая у нас религия, как обрабатывают землю, как делают стеариновые свечи, как ездят по железным дорогам и, наконец, каким образом снимают фотографические портреты? „Правда ли, — спросил князь, — что для этого в машину кладут жидкость человеческих глаз?“ Для такой цели, продолжал он, миссионеры в Тянь-дзине выкалывали глаза детям, которых брали к себе на воспитание; за это народ возмутился и умертвил всех этих миссионеров. Получив от меня отрицательный ответ, князь начал просить привезти ему машину для снимания портретов, и я едва мог отделаться от подобного поручения, уверив, что дорогой стекла машины непременно разобьются».

Амбань разрешил путешественникам съездить на охоту в соседние горы, чем Пржевальский, конечно же, не мог пренебречь. Здесь ему довелось поохотиться на горных баранов куку-яманов, во множестве водившихся в горах Алашаня.

«Во время пребывания в Алашаньских горах мы с товарищем по целым дням охотились за описываемыми животными. Не зная местности, я брал с собой в проводники охотника-монгола, до тонкости изучившего горы и характер куку-яманов. Ранней зарей выходили мы из палатки и поднимались на гребень хребта, лишь только солнце показывалось из-за горизонта. В ясное и тихое утро панорама, расстилавшаяся отсюда перед нами по обе стороны гор, была очаровательная. На востоке узкой лентой блестела Хуанхэ, и, словно алмазы, сверкали многочисленные озера, рассыпанные возле города Нинся. К западу широкой полосой уходили из глаз сыпучие пески пустыни, на желтом фоне которых, подобно островам, пестрели зеленеющие оазисы глинистой почвы. Вокруг нас царила полная тишина, изредка нарушаемая голосом оленя, зовущего свою самку. Иногда целые полдня проводили мы, высматривая баранов, и все-таки не находили их».

После двухнедельного пребывания в Алашаньских горах путники вернулись в Диньюаньин и Пржевальский принял решение возвратиться в Пекин, чтобы запастись там деньгами и всем необходимым для нового путешествия. Как ни тяжело было отказаться от намерения идти на озеро Кукунор, до которого оставалось менее месяца пути, поступить иначе было невозможно. Несмотря на жесткую экономию, у Пржевальского по приходе в Ала-шань осталось менее 100 рублей. Впрочем, здесь удалось продать с выгодой привезенные из Пекина на продажу мелочи. Так, обычные иголки были проданы с прибылью 510 %, перочинные ножи — 410 %, бусы — 900 % и т. д., что Пржевальский скрупулезно подсчитал в своих заметках.

Утром 15 октября экспедиция покинула Диньюаньин и направилась обратно в Калган. Путь предстоял далекий и трудный, так как до Калгана по Монголии было около 1200 верст, которые нужно было пройти без остановок, и впереди была суровая монгольская зима.

«Наконец, к довершению зол, мой спутник Михаил Александрович Пыльцов вскоре по выходе из Дынь-юань-ина заболел тифозной горячкой так сильно, что мы принуждены были простоять девять дней возле ключа Хара-моритэ