Предел - Сергей Лукьяненко

– Ты надеялся пилотировать корабль в одиночку? – поразилась Криди.

– Несколько кис перешли бы на мою сторону, – неохотно ответил кот. – Они не посвящены во всё, но есть слова, которые я мог бы сказать… и они бы подчинились. Мы послали бы сигнал, войдя в систему. К нам направился бы корабль с переселенцами. Мы совершили бы несколько рейсов и создали колонию. И стали бы жить вдали от вас. Чтобы война, когда она начнется, не убила наш род.

– Самый безумный план, который я слыхала! – воскликнула Анге. – Чудо, что мы вообще долетели!

– Это хороший корабль, – обиделся Криди. – Мы бы заселили этот мир. А там бы посмотрели, что происходит…

– Ну и как, – ласково спросила Анге, – готов заселять? Тут, правда, есть аборигены. И еще немножко ядерной войны.

Криди понурился. Сказал неохотно:

– Все не так. Я не знаю, что теперь делать…

Он тоже отставил тарелку, глотнул из фляжки. Щурясь, посмотрел на багровеющий горизонт.

– Тебе надо будет вернуться, Анге. – Ты ни в чем не виновата. Мы поможем этим… лошадкам… если они вернутся. Я пойду с ними. Возвращаться мне некуда, а трибунал меня выкинет в космос, ты же понимаешь. Ты ни в чем не виновата. Ты – жертва похищения. Скажи… скажи, что убила меня. Или я спятил и застрелился сам. Тебе надо только вывести катер на орбиту, тебя подхватят.

– А ты?

– Я буду странствовать в этом мире, пока не умру, – ответил Криди. – Местные жители не совсем уж безнадежны. Буду им помогать, мы более развиты. Буду бродить и смотреть на их города и леса, охотиться, рыбачить… Надо было все-таки съесть этого писклявого пушистика. Убедиться, что он не ядовит.

– Ты – балбес, – ответила Анге.

– Почему?

– Я тебя не брошу.

– Да ну?

– Ты – мой муж. Я тебя не оставлю одного в этом мире.

Она протянула руку, погладила Криди по спине. Почувствовала, как напряглись стальными канатами мышцы под мягкой шерстью.

– Не надо, – прошептал Криди. – Ты же знаешь… глупая обезьяна… секс между нашими видами плохо кончается… для вас…

– Ты будешь очень нежен, – тихо ответила Анге.

– Мы себя не контролируем в эти минуты, – ответил Криди, не глядя на нее. – Проклятье… ты куда больше меня, но у тебя все устроено как у маленькой киски… это двойное извращение…

Анге осторожно опустила руку на его пах, на вздыбившуюся под юбкой плоть. О, Боги… фраза «у него достоинство, как у кота» была лишь лестью мужчинам, никакой мужчина ее вида не имел ничего подобного…

– Анге… – простонал Криди.

– Ложись… – тихо сказала Анге. – Я сама все сделаю.

Он опустился на спину, зрачки его сжались в точки, взгляд застыл на лице Анге. Криди выпустил когти и вцепился в землю, с корнями выдирая траву…

– Не бойся, – задирая на нем юбку, сказала Анге. Она прекрасно понимала, что бояться надо ей – если Криди утратит контроль над собой, то все кончится очень, очень плохими травмами.

– Я боюсь за тебя… – вдруг выдохнул Криди и замолчал.

Анге стащила с себя одежду и осторожно опустилась над Криди. Кот боялся. Она боялась. Они хотели друг друга до безумия, и миг этого безумия настал.

– Ты мой… – сказала Анге, опускаясь на твердое и напряженное.

Криди застонал, когда ее тело приняло его плоть. Чудовищным усилием он удерживался от движений, позволяя Анге самой управлять соитием. Лапы кота скребли землю, потом глаза на миг наполнило безумие, он рванулся, входя глубже, Анге охнула – от боли и наслаждения одновременно, Криди отпрянул – и забился в судороге оргазма. В следующий миг Анге застонала и обвилась вокруг него, сжимая дергающуюся плоть кота между бедер. Они прокатились по земле, судорожно целуясь, в какой-то миг Криди не удержался и вонзил когти ей в спину, отдернул лапу, но Анге даже не ощутила боли. Она зарылась лицом в мягкий мех на лице Криди, почувствовала пряный запах его тела.

Наконец они оторвались друг от друга. Теперь уже Криди опустил голову ей на грудь, обнял – втянув когти. Прошептал:

– Прости, я сделал тебе больно…

– Ты сделал мне хорошо… – ответила Анге. – Лучше всего на свете. Ты… ты мой герой… ты меня не ранил, ты был нежен…

Криди заглянул ей в глаза. Сказал негромко:

– Я делал это в мечтах тысячи раз. Ты – моя жена, ты – моя любовь.

– Несмотря на эпос? – спросила Анге.

– К дьяволу все эпосы на свете… – прошептал кот. – Напишем новый!

Доктор Соколовский открыл крышку контроллера, аккуратно взял болтающийся разъем оптоволоконного кабеля и защелкнул в гнездо. Красный огонек на панели сменился желтым, потом зеленым.

Лев откашлялся и позвал:

– Марк?

– Да, доктор? – голос искина был неожиданно звонким.

– Извини за поведение командира. Что-то он был не в духе.

Экран на стене засветился, появился Марк – но на этот раз не в образе великого писателя, почтенного и седовласого, сидящего в плетеном кресле посреди яблоневого сада. Теперь за спиной Марка были спокойные, медленно текущие воды Миссисипи, а сам он превратился в своего знаменитого персонажа – босого мальчишку лет двенадцати, с копной светло-русых кудрявых волос, в штанах на лямках и заношенной клетчатой рубашке, явно перешитой из какой-то взрослой одежды. Был летний день, тихий и спокойный, погруженный в дрему, возможную, наверно, только в американской глубинке девятнадцатого века. В руке Марк – впрочем, быть может, стоило теперь называть его Томом? – держал самодельную дымящуюся трубку, вырезанную из сухого кукурузного початка.

Лев нахмурился и погрозил изображению пальцем.

Трубка в руках Марка сменилась погрызенным початком вареной кукурузы.

– Думал, это вас поддержит, доктор, – засмеялся мальчишка.

– Я курю трубку, поскольку я старый, – сказал Соколовский. – И это мой способ самовыражения. А детям курить строго запрещено!

Марк-Том пожал плечами.

– Как скажете. А на командира я не сержусь, он строгий, но ответственный. У меня не было прямого указания контролировать вас, и раньше командир не сердился по поводу вашего самовыражения. Но я должен был поставить его в известность.

Соколовский сел за письменный стол, покрутил в руках ненабитую трубку. Спросил:

– И теперь наябедничаешь?

На лице мальчугана отразилось искреннее смятение.

– Я ужасно не люблю ябедничать! Но я должен выполнять прямой приказ, доктор!

– А если я велю тебе выключить камеру? – спросил Соколовский.

Том (Лев понял, что мысленно называет искина именно так) печально вздохнул: