Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Так это Вы что ли тогда были? Я тут из-за Вас что ли теперь сижу, в деревнях этих?

– Это, Константин, вопрос из той же серии, видел ли ты сегодня ночью, как краевед над Карташевской летает, или нет. В любом случае, то, что ты оказался здесь лучше, чем во Всеволожске сидеть. Там бы ты просто не прижился. Да и не прижился ведь, так же? Значит, какая разница, если теперь насущные проблемы надо решать и вопросы, как принято говорить у вас, полицейских, задавать по существу. Мне про те вопросы, которые вы в своих участках задаете, если что, цыгане рассказывали. Ты вот на руку хотя бы свою посмотри, обожженную. И подумай, вспомни, как ты из Матвеевского дома выбрался. И задай мне вопрос, почему дом – Матвеевский, что здесь вообще происходит, и как все это прекратить.

– То есть Вы думаете, что я это обязательно спрошу? А может, я просто отдам сектантам, или мертвецу, расписную винтовку и по-тихому уеду куда-нибудь подальше? Может, я окончательно уверен в том, что «версия событий» от Федотовой единственно верная?

– Не отдашь. И не уедешь. Знаю, не уверен и спросишь. Я бы спросил, будь на твоем месте. Дело не только ведь в винтовке, а в тех руках, что ее держать будут. Медведев теперь, вместе с Дель-Фаббро, от вас не отстанут. Ладно, Марии Павловны больше нет. Вы-то с Лизой еще живы. И значит угроза для старого Ансельмо-Кузнеца. И для Медведева, потому что пока он сюда, в Карташевку, не приехал, мертвец над ним еще не имел такой власти, как теперь. А стоило Олегу ступить на перрон – и пропал Олег, исчез, считай, и осталось что-то среднее между фашистом мертвым и старым краеведом. И что он теперь там, у себя, думает, я даже не предположу. Может, считает, что не в Сиверской он даже, а тут. Или в Вырице сорок четвертого. Или еще где.

– Может быть, сдать их всех в район? Кто-нибудь позвонит, и все.

– Думаешь, поможет? Загорному позвони. Федотова говорила, ты пытался… Вообще, Константин, я до сих пор удивляюсь тому упорству, с которым ты пытаешься решить не решаемые обычными средствами вопросы – именно, обычными средствами. Тут я даже не знаю, кто нужен. Охранка ваша, какая-нибудь, ФСБ там, и прочее. Но мне кажется, не успеешь. Пока будешь их убеждать в том, что в Сиверской засели сектанты, все и закончится. Для тебя тоже. Так, как Дель-Фаббро и рассчитывает. Новая встреча твоя с Медведевым не более, чем вопрос времени.

– И что делать? Медведев же, как я понимаю, все это ради своего мертвеца затеял. Или мертвец с помощью Медведева что-то делает. Но итог-то один – главный здесь это их Зеленый Дракон.

– Вот тут, Константин, ты все совершенно верно говоришь. Ключевая фигура, если в отношении подобного такие слова можно применять, это Зеленый Дракон, viridi draco. «Драгоне верде», как сказал бы Дель-Фаббро. Но одну вещь ты не учел.

После этого Бадмаев сделал долгую паузу, допил чай из белой кружки, поставил ее со стуком на блюдце и произнес, подняв палец вверх, словно указывая на лампу:

– Дело в том, Константин, что Зеленый Дракон – это ты и есть.

Бадмаев решил рассказать Пивоварову сказку. Он так и проговорил, откинувшись на спинку стула, под светом пыльной лампочки в маленькой комнате: «Сейчас, Константин Васильевич, я расскажу тебе цыганскую сказку». И начал говорить.

Эта история началась очень давно. Еще в восемнадцатом веке. И очень далеко отсюда. С того, что в одном из обедневших дворянских родов, в Полтавской губернии, родился Григорий Иванович Карташевский. Сын священника, с самого детства он обладал склонностью к столь значимой науке, как математика. Поэтому неудивительно, что в итоге на его долю выпал нелегкий труд преподавания оной. Правда, не у себя на родине, а в Казанской гимназии. Откуда, впрочем, через несколько лет, он ушел без объяснения причин. Дальше путь его лежал в Москву, а потом и в Петербург. Где Карташевский стал директором департамента в главном управлении духовных дел иностранных исповеданий. Странные переплетения жизненных путей. Его возвели в чин попечителя Белорусского учебного округа, а уволили со службы по состоянию здоровья в 1835-м, в возрасте пятидесяти восьми лет. По тем временам – довольно солидный возраст.

К тому моменту Карташевский уже был состоятельным человеком, женившимся на сестре Аксакова, Надежде, в 1817-м. Аксакова взяла его фамилию. Познакомились они на квартире, где Карташевский читал ученикам свои лекции. В общей сложности у них было семеро детей. Про пятерых из которых сохранились хоть какие-то, обрывочные, скудные сведения. Например, то, что один из сыновей, Николай, был убит при обороне Севастополя. Но о двух старших сыновьях, Матвее и Якове, никаких упоминаний не сохранилось. Так, словно их навсегда вычеркнули из истории рода.

Кто-то считал Карташевского гением, кто-то просто взбалмошным и странным чудаком, соединившим в себе любовь к теологии отца и тягу к математике, наполнившую его сердце еще в ранней юности. Математику называют языком Бога. Как бы то ни было, время, проведенное в роли начальника управления духовными делами, отвечавшего не только за традиционные, например – католические или протестантские, ни и за более экзотические ответвления «инославия» в Российской империи, за языческие верования и буддистские практики, иудаизм и ислам, не прошли для Карташевского даром. На склоне лет он увлекся богоисканием в самом странном его проявлении. Чем, по рассказам, отпугнул от себя своих бывших учеников и поклонников по академической среде. Например, Лобачевского и Бертольса.

Произведенный после отставки со службы в чин тайного советника, а за год до своей смерти, случившейся в 1840-м – и в сенаторы, Карташевский уже почти не появлялся в Петербурге. Шум города и хозяйственные дела отвлекали его, и всю заботу о быте семьи взяла на себя супруга. Григорий Иванович, как шутили тогда, «удалился в лес». Точнее, нашел себе небольшой участок земли в южной части Петербургской губернии. И выстроил на нем дом. Дом стоял на краю леса, у луга, по весне и осени затапливавшегося мелководной безымянной речкой Кобринкой. Дом этот даже не был мызой в обычном понимании этого слова. Небольшое подворье, подходившее разве что для местных крестьян из «чухонского» населения этого края, обитавших тогда в округе. Но никак не для сенатора. Эти земли, разделенные еще в до-финское время между местными племенами, считались особенными. Оредеж, протекавший совсем рядом, когда-то был границей владений вожан и ижорцев, а после – новгородцев и подданных Великой Швеции. Земли, прилегавшие к реке, именовались «великим пограничьем».

Карташевский полностью погрузился в свои исследования. И вот однажды смог создать некую формулу.

Кто-то говорил, что это «формула, подтвердившая существования Бога», соединившая в себе множество вычислений и доказательств, сведенная буквально к нескольким знакам. Кто-то обвинял Карташевского в магических практиках и ереси, а другие просто сочли Григория Ивановича сумасшедшим. Однако, некие, научные, сугубо научные, по его мнению, изыскания позволили Карташевскому говорить о том что, его формула, действительно, подразумевает наличие во Вселенной какого-то, иного, начала, отделенного от мира материи. А значит, божественного. Доказать математически возможность существования божества во Вселенной многие пытались и до, и после Карташевского. Однако, Григорию Ивановичу это, похоже, действительно удалось.