Сука - Мария Лабыч

А все кругом менялось. Все остывало от присутствия людей: стены, столы и стулья, койки. Привычное безличие запустения возвращалось к ним. Живая смерть со списком и карандашом бродила между ними и вычеркивала деталь за деталью, ставя птички напротив фамилий. Скоро-скоро подобьет итог.

Сверху вниз мои кишки пронизала острая боль, потребовавшая стона. Прошиб пот. Я чуть присела, прижимая руку к животу, и, громко дыша, уже безоглядно поползла прочь из здания.

«Это не боль. Это страх», – блеснуло в двух одинаковых звездах, восставших в небе прямо надо мной. Это глаза моей матери. Она и теперь бережет меня. Я разогнулась. Отхожее место было рядом. Все сразу прошло.

Полоса холмов в ночи светилась призрачным зеленоватым светом. Горел, как прежде, прожектор с «их» опорняка. Ни души. Я принюхалась глубоко, носом и горлом… пригнувшись, подошла на несколько шагов… поймала встречный порыв ветра. Там пусто. Совсем или на время, но наши «смотрящие» покинули свой пост. Одиночество мое стало твердым, как ошейник.

Открытое место вползало в уши новыми звуками. Не зная, на что решиться, я вернулась к школе и медленно двинулась вдоль полуразрушенной стены. Шорох-скрип, шорох-скрип, оглянешься – пусто. Скрип-шорох, шаг-шаг – и опять никого. Шорох-скрип, цвиг-цверк, цвиг-цверк знакомое… Качаются качели где-то близко. Нет-нет, не надо! В окружении призраков мне грозит окончательно потерять реальность. Что делать?

«Что можешь. То, что можешь лучше всего».

«Что?»

«Ищи!»

Я заметалась. Искать… искать… но что? Да что угодно. Что найдется. Внезапно я схватила неповторимый твердый запах боеприпасов. Он разматывался жесткими неровными волнами, как колючая проволока. Его не было еще вчера. Вел он меня к брошенной БМП, я повиновалась. Обошла кругом Ковчег и влезла внутрь. В моторном отсеке там сложили дюжину гранат. Хотели подорвать машину? Не решились или не успели? Я конфисковала схрон, переложив его в свой вещмешок, и вернулась под крышу.

Часом позже мне за пояс отправилась вторая невероятная находка. Давно не стрелянный, но смазанный недавно «макаров». Его я вынула из ящика учебного столярного станка, из бывшей личной комнаты майора. Принюхалась к стволу. Любовно смазан хозяином не раньше вчерашнего дня и заряжен под завязку. Патрон в стволе и полный магазин. Почему Жорик не взял его с собой? Ответ показался очевиден, и снова болезненно засосало под ложечкой.

Тянет и тянет спину между лопаток, долго и несильно, но хуже любой боли. Я поборолась и сдалась. Покорно последний раз вернулась к проломленной стене первого этажа, выходившей на юг. Недолго постояла и сделала два шага вперед по насыпи осколков.

Чуть белело на востоке. Тишина. Безветрие глухое. Минута мутного, обманного покоя. И вот оно. Вдали взметнулась, побежала первая яркая живая вспышка, немая долгих несколько секунд. Примерно юго-запад. Я вытянулась в струну и превратилась в слух, пытаясь точнее определить направление. Запоздалый раскат невероятного залпа первым же ударом пробил мне перепонку.

Я упала на бок, жмурясь, и зажала уши. Бессмысленно: яростные сполохи огня взметнулись и распяли ночь. Они рвали глаза сквозь веки, а грохот множества разнокалиберных орудий дробил мне череп через прижатые ладони. Я выла, ссаживая горло, чтобы приглушить грохот, и сама себе казалась немой. Грохот слился в рев. Рокочущие вспышки оранжевыми сполохами отражало небо. Земля дрожала, эта дрожь трясла мое распластанное тело от головы до пят.

Вжимаясь в землю, наполовину оглушенная, почти слепая, неожиданно для себя я поддалась надежде, что ошибаюсь. «Не мы. Не нас. Не там. Не та дорога…»

Пять минут назад я знала: будет так. Им не уйти, не выбраться. Теперь же мне шла на ум тысяча иных причин для этого ночного светопреставления. Причин тупых и невразумительных.

Но как же это невыносимо долго!

– Хватит. Хватит, – уговаривала я штукатурку и битый кафель подо лбом. – Нет. Хватит. Не может быть, чтоб всех до одного. Хватит. Хватит!

А дрожь земли и пламя неба все не кончались, все не иссякали. Меня душила красная железистая вонь: по подбородку и рукам в рукава стекала кровь. Я изгрызла пальцы и все молила: хоть кто-нибудь, останься жив!

Но грохот, грохот, грохот. Сознание я потеряла раньше тишины. Очнулась белым днем. Светило солнце. А может, ничего не было?

«А может быть, ничего этого не было? Или было, но с кем-то другим…»

Не поможет. И предстоит исполнить свой долг вопреки желанию.

Михаил Юрьевич Набоков не терпел задач, в решении которых сам не был заинтересован. Можно предположить, своей профессиональной репутацией и непререкаемым авторитетом он заработал право их избегать. Но кое-кто сверху решил по-другому.

Казалось, стены кабинета чужие, а полировка стола липнет к запястью. Перед Набоковым лежала истертая толстая папка, густо исписанная по большей части его собственным почерком. Печать «архив» на углу. Здесь описаны годы жизни, его и еще одного человека. Он вздохнул и заставил себя взглянуть на титульную страницу.

Ок. 1996

F20-3 по МКБ, lycanthropia?

Выписана (стойкая ремиссия)

требует диспансерного наблюдения

Точная дата рождения: не установлена.

В момент задержания гражданка Бойко заявила, что не может быть арестована и должна быть немедленно отпущена из-под стражи, поскольку имеет на иждивении малолетнего ребенка. Уточнить пол, имя и дату рождения ребенка отказалась. Проведенная формальная проверка не подтвердила факта наличия у гражданки зарегистрированных детей. Тем не менее следственной группой был предпринят повторный выезд по ее месту жительства. После тщательного осмотра действительно была обнаружена девочка. Она пряталась в собачьей конуре, расположенной на участке и предположительно принадлежавшей гражданке Бойко. При поимке животное напало на полицейских и было застрелено. Девочка передана представителям органов опеки.

По физическим данным ребенок соответствует возрасту 1,5–2 лет. Имеет задержку умственно-речевого развития, негрубые нарушения прямохождения, других выраженных дефектов первоначально не установлено.

Он спросил тогда:

– Привет. Как тебя зовут?

Она чуть склонила голову набок и прищурилась, будто оценивая незнакомого собеседника.

Набоков был молодым психиатром, едва начавшим практику. Тогда чутье настойчиво нашептывало ему, что перед ним смышленое существо живого ума. И опасения педагогов ребенка беспочвенны. Задержка речи, скорее всего, связана с условиями социализации, которые протекали не совсем обычно. Остальное – вопрос времени и терпения…

– Что, напугала ты всех? – заговорщически спросил он.

Тогда девочка высунула язык и облизнула нос. Это длилось долю секунды. Но рука Набокова замерла над бумагой, он перестал писать и вновь вдумчиво перечитал протокол.