Лицо в кадре - Николай Сергеевич Оганесов

слову, так поступил бы любой взрослый человек, за исключением, может быть, только вас.

— Подождите! — воскликнул Христофоров. — Выходит, Нина Кузьминична обманула меня? Вы это точно знаете? Я хочу сказать — она и вправду не занимала денег у Фролова?! Произошла какая-то ошибка!

— Никакой ошибки нет. Но не это важно, Игорь Поликарпович. Важно другое: как вы, зрелый человек, честно и добросовестно проработавший на заводе больше двадцати лет, могли пойти на такую авантюру? Независимо от достоверности истории с деньгами, вы-то могли понять, что ключ ворованный, что в таких случаях в милицию обращаться надо, а не к слесарю бежать… Нельзя же быть до такой степени прекраснодушным! Вы содействовали совершению преступления, поймите это!

— Что вы такое говорите?! — Игорь Поликарпович еще больше побледнел и схватился за сердце. — Если б я мог знать. Товарищ следователь, она просила меня украсть ключ из мастерской, очень просила, но я сразу отказался. Клянусь вам! Она сказала, что он висит на гвозде у входа, этот проклятый ключ! Но я твердо сказал, что ни за что на свете не пойду на воровство!

— А как получилось, что вы сдали электробритву Фролову? Совпадение?

— Нет, товарищ следователь. Я хотел поговорить с ним, уговорить вернуть расписку, но не решился. Как раз в эти дни ко мне пришла Нина Кузьминична и сказала, что достала ключ. Я спросил, где? Она ответила, что видела, как Фролов уронил его у порога мастерской, и подобрала. Мне не хотелось помогать в таком деле, я предчувствовал… Она так настойчиво просила… я не мог отказать…

— Почему она сама не сделала этого?

— Не знаю. Сказала, что ей неудобно, да и делать будут долго… Товарищ следователь, вы говорите о преступлении: неужели дело так серьезно? Если не было никакой расписки, зачем же тогда ей нужен был ключ?

— А как вы думаете?

— Я не знаю. Товарищ следователь, я могу чем-нибудь помочь? Что мне надо делать? Вы только скажите!

— Единственное, чем вы можете помочь, — правдиво отвечайте на вопросы, а в дальнейшем хорошенько обдумывайте свои поступки.

— Я понимаю, — понурился Христофоров.

— Вспомните, Игорь Поликарпович, Арбузова никогда не интересовалась, как можно устроить короткое замыкание?

— Перед Новым годом, — ответил Христофоров, — она была у меня, когда сосед принес мне вилку от электроприбора с соединенными проводками. Его сын сунул ее в розетку, и произошло замыкание. Я пошел и поставил жучок.

— Нина Кузьминична видела вилку?

— Да, она вертела ее в руках. Я отчетливо это помню. Она еще спросила, не опасно ли это.

— И что вы ответили?

— Что не опасно, но шутить такими вещами все равно нельзя.

— После того как вы предоставили ей дубликат ключа, Арбузова воспользовалась им? — вернулся к прежней теме Скаргин.

— Клянусь, не знаю! Перед Новым годом мы встретились. Она сказала, что пока не ходила в мастерскую. Спустя несколько недель я узнал, что Нину Кузьминичну увезли в больницу.

— Где вы были вечером седьмого января?

— Одну минуту. — Христофоров достал из кармана рубашки маленький календарь. — Седьмого я работал во второй смене. До пяти был дома, потом пошел на работу. Освободился в половине двенадцатого ночи.

— У вас есть табель?

— Есть, товарищ следователь. Можно даже посмотреть, какие работы я выполнял. В нарядах отмечено.

Скаргин собрал со стола сломанные скрепки, ссыпал их в коробочку, встал и направился к двери.

3.

Оперативная запись

Скаргин: Указ Президиума Верховного Совета СССР, который вы, оказывается, хорошо знаете, как раз и касается ответственности за скупку валюты и вещей у иностранцев. Вы не можете пожаловаться, что у вас не было времени подумать.

Максимов: Из-за двух рубашек, магнитофона, жевательной резинки меня водят под конвоем, держат в камере, как закоренелого преступника. Я не хочу! Поймите, мне страшно! Помогите мне! Последний раз.

Скаргин: В прошлую нашу встречу я предупреждал — все зависит от вас. Не от меня, не от ваших знакомых, а лишь от того, насколько велико в вас желание жить честно. Пользуясь вашей же терминологией, можно сказать: не вы владели вещами, а они вами… А теперь, Максимов, хочу дать совет. В вашем положении единственно приемлемая линия поведения — это чистосердечное признание, откровенность.

Максимов: Понял, товарищ следователь, спрашивайте. Как говорится, все как на духу расскажу, без утайки.

Скаргин: Что вы делали в сберегательной кассе четырнадцатого ноября?

Максимов: Узнал о том, что будут снимать старика, выигравшего машину в лотерею. Захотелось посмотреть.

Скаргин: Это вы уже рассказывали. Что было потом?

Максимов: Товарищ следователь, я расскажу. Честно. Только вы, как говорится, не забудьте в дальнейшем, что я добровольно, сам…

Скаргин: Вас видели вместе с Прусом. В саду.

Максимов: Да. Мы с ним встречались. Два раза. Там, в сберкассе, я смотрел, как старик получает свои тысячи и думал: зачем ему столько денег? Он старый, наверняка больной, на что он их потратит? Они ему, как говорится, что мертвому припарки… После того как он вышел из сберкассы, я пошел за ним. Не знаю даже зачем. Просто хотел узнать, где он живет.

Скаргин: Узнали?

Максимов: Посмотрел, как он вошел во двор, и сразу же ушел. На следующий день я увидел его на скамейке в городском саду. Он грелся на солнышке. Я подсел, закурил и попытался завязать разговор. О погоде, об осени, ну, как говорится, молол всякую чепуху. Он и понятия не имел, что я знаю про его деньги, а все равно молчал, вроде и не слышит. Не знаю, как это у меня получилось, но я стал говорить первое, что пришло на ум. Врал про то, что будто мои знакомые срочно уезжают из города и продают дом в центре. Очень дешево. Вот, говорю, если бы купить эту развалюху, заново отстроить и продать вдвое дороже. Старик как воды в рот набрал, и ухом не повел. Я стал придумывать подробности для убедительности — и откуда только фантазия взялась?! А старик молчит. Ну, думаю, хватит. Встал и пошел. Вышел из городского сада, чувствую, кто-то хватает меня сзади за рукав. Обернулся, а это он. Как говорится, собственной