Люди ночи - Джон Майло Форд

Убивает ее.

Полидор рассказывает о смерти Виолетты Корвину (который оказывается ее единокровным братом) и распаляет в том жажду мести. Корвин закалывает Дидрика в маленькой актерской уборной, когда тот ждет своего выхода.

После этого Полидор объясняет Корвину, что, хотя сам он не питает «любви ни к Фабиану, ни к Царю любому на земле иль в Небесах», все в труппе – убийцы, демонопоклонники или хуже, и вследствие убийства их бы разоблачили. Затем он говорит Корвину, что теперь тот – полноправный член труппы, «крещен в крови, ты наконец-то наш».

В ироническом эпилоге, который произносят перед двором, осуждаются заговоры против помазанных королей, после чего Фабиан обещает наградить Корвина и говорит, что тот для него «как бы наследник, царственный мой сын».

–Итак, каковы первые впечатления? Думаете ли вы, что текст подлинный?

Максвелл отпила глоток кофе, отщипнула кусочек пахлавы.

–Вопрос глупый, и вы сами это знаете. Будь там анахронизмы, о них бы сообщили, и никто бы текстом не интересовался.

–Может быть, и глупый. Помните новый шекспировский сонет?

–Ваша правда, доктор. Ладно, то, что пьеса слабая, не исключает, что ее написал гений.– Она поставила чашку и зашуршала страницами.– Во всяком случае, Виолетта вполне в духе Марло. Все его женские персонажи ужасны.

–Я бы сказал, они не столько ужасны, сколько отсутствуют. Они – фон…

–Бутафория и вещи, вы хотите сказать? Либо коварные шлюхи? По всему, он совершенно не разбирался в женщинах.

–Эллен, если не разбираться в женщинах – грех, то все мы… ладно, к черту. Или вы полагаете, что он все-таки был голубой?

–Господи, я считала это «общепринятым»,– сказала она, показывая тоном, что думает о тех, кто верит в «общепринятое».– Я про «все, кто не любит мальчиков и табак, дураки»[64].

–На сей раз ваша правда, миз Максвелл.

–Пустяки, Ник.

–Нет. Не Ник. Николас, с вашего разрешения.

Она глянула с некоторым удивлением:

–Ладно… А вы считаете, что Марло был гомосексуалистом?

–Я считаю, что нет убедительных доказательств ни того, ни другого. Существенно ли это для пьесы – вопрос другой.

Он постучал пальцем по кофейной чашке. У каждого историка есть свои методы, и не всегда легко объяснить их другому историку. Хансард отлично знал, что его методы – в числе самых неординарных.

–Тема эта безусловно присутствует,– сказала Эллен.– Как и в «Эдуарде Втором». Однако такое было нелегко поставить на сцене.

–А вот это интересный момент. Ставили ли пьесу на сцене? Если ставили, должны быть записи в архиве какой-нибудь труппы… Закончили?

Она допила последний глоток.

–Да.

–Пройдемся?

Они прошли по Чаринг-Кросс-роуд, мимо булочных и музыкальных магазинов, заглядывая в витрины книжных. На Кембридж-серкус Эллен сказала: «Гляньте, здесь работает Джордж Смайли»[65], и Хансарду сделалось чуточку не по себе. Они зашли в паб выпить биттера и полистать текст на свету.

Однако листы так и остались в сумке, а они просто выпили по пинте, а затем еще по полпинты, глядя друг на друга под гул чужих разговоров и звон игровых автоматов, тонущий в мягком ковре музыки.

–Вы женаты, Николас?– спросила наконец Эллен.

–Был. Луиза умерла. Несколько лет назад.

–Извините. Она болела?

–Это было ужасно, но теперь это позади.

В уголке паба включился музыкальный автомат.

–Замечательный гитарист,– сказал Хансард, не понимая, нарочно сменил тему или случайно.

–Вы на чем-нибудь играете?

–Нет.

–А ваша жена играла?

Хансард посмотрел на Эллен. Ее открытый любопытный взгляд внезапно омрачился. Она закусила губу.

–Ой, извините. Исследовательская привычка.

–Ничего страшного.– Желая показать, что она и впрямь не допустила бестактности, он продолжил: – Она играла на блок-флейте. Начинала с флейты, в университете, но… по ее словам, это совсем не тот кайф. Маленькую пластмассовую блок-флейту можно было носить в сумке и вытаскивать где захочется, а флейта – это слишком… слишком.

Он изобразил, как подносит флейту к губам, пробежал пальцами по клапанам и внезапно увидел Луизу на траве, лучащуюся светом, как в телерекламе духов, и не смог подобрать слова для своей мысли.

–Слишком церемонно,– тихо проговорила Эллен.– К тому времени, как она собирала свою длинную серебристую флейту, люди ожидали чего-то величественного и надмирного, а ей просто хотелось сыграть приятную мелодию.

–Да,– сказал Хансард.– Я подарил ей маленькую деревянную окарину на шнурке… Вы на чем-нибудь играете?

–На струнных по большей части. На гитаре и лютне. В университете я играла в группе с тремя другими студентками исторического факультета. Мы назвали ее «Палимпсест» – в том смысле, что рок написан поверх фолка.

–Как у Fairport Convention или Steeleye Span.

–Да. Мы играли в подвальчиках. Ничего из этого, естественно, не вышло. Думаю, так обычно и бывает. Это как с историей, верно, профессор Хансард? Увлекательное занятие, но не кормит.

–Выпьем за это,– сказал он, приканчивая свое пиво.– Хотите еще?

–Половинку.

–Отлично.– Он сходил за новой порцией пива, сел.

Она накрыла его руку своей.

–Спасибо вам.

–А вам спасибо за помощь,– ответил он, чувствуя, что язык немного заплетается от выпитого.– Сократические диалоги. Благодаря им…

Хансард осекся. К смерти Луизы он успел привыкнуть. К смерти Аллана – нет. Еще нет. Он похлопал Эллен по руке, почувствовал что-то холодное, и его бросило в жар – совсем не в сексуальном смысле.

–Вы носите обручальное кольцо,– сказал он.

–А вы – нет,– ответила она.– Невелика разница.

–Минуточку,– сказал он и тут понял.– Ой. А я-то тут из себя изображал… Господи. Извините.

–Ну вот, мы взаимно извинились. Можно ли теперь перейти в прошлую геологическую эпоху?

–Насколько… в смысле, насколько далекую?