Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

Не обращая на нее никакого внимания, Нинка схватила мешок икинулась прочь. Пробежав несколько шагов, остановилась, вернулась, подцепила с землитот кусок мыла, который выкладывала баба Дуня, и побежала обратно.

Но тут кто-то схватил сзади мешок.

– Ух ты, вражина! – замахнулась Нинка, думая, что это бабаДуня. Но, обернувшись, увидела перед собой Мишку Горшкова, за которым стоялаТайка.

– Не спеши, – улыбнулся Мишка. – Давай поровну.

– Щас поровняю, – сказала Нинка, дергая мешок к себе. –Спешу, аж падаю.

– И-ии! – завизжала Тайка и вцепилась в Нинкины волосы.

– Грабют! – вскрикнула Нинка и двинула Тайке ногой в живот.А из-за огорода Степана Фролова уже надвигалась огромная толпа, во главе еестремился Плечевой и размахивал над головой колом, выдернутым из чьего-тозабора.

Когда председатель Голубев, парторг Килин, а за ними иЧонкин прибыли к месту происшествия, глазам их предстало неповторимое зрелище.Участники митинга, сбившись в один клубок, представляли собой многоголовую,многорукую и многоногую гидру, которая гудела, дышала и шевелила всеми своимиголовами и конечностями, как бы пытаясь вырвать что-то из собственного нутра.Отдельные люди были заметны частично и лишь в перепутанном виде. У председателяколыхнулись на голове редкие волосы, когда он увидел у вылезавшего из кучиСтепана Фролова женские груди, которые при дальнейшем рассмотрении оказалисьпринадлежащими Тайке Горшковой. Две разведенных в стороны ноги в парусиновыхсапогах стремились втянуться обратно, а третья с задранной штаниной, босбя,торчала вертикально в виде антенны и на ней от щиколотки до колена синеларазмытая временем бледная татуировка: «правая нога».

Грустная эта картина дополнялась собаками, которые,сбежавшись со всей деревни, носились вокруг общей неразберихи и отчаянно лаяли.Среди них Чонкин, к удивлению своему, заметил и кабана Борьку, который бегал,хрюкал и визжал больше всех, словно пытался показать себя самой главнойсобакой.

Друга своего и соседа Гладышева Чонкин нашел неподалеку,стоящим над схваткой. Заложив руки за спину, с болью за своих односельчаннаблюдал Кузьма Матвеевич вскипевшие страсти.

– Вот, Ваня, тебе наглядное доказательство, от когопроизошло это животное, которое горделиво называет себя человеком.

Гладышев посмотрел на Чонкина и грустно покачал головой. Тутгидра выплюнула к ногам селекционера полураздавленный кусок мыла.

– Вот из-за чего люди теряют свой облик, – указал Гладышевна предмет всех несчастий и брезгливо поддел его носком сапога.

И пошел прочь, подталкивая объект своего презрения ногами,как бы в научной рассеянности. Но не прошел он и пяти шагов, как сбоку вывернулсякакой-то мальчишка, подхватил на бегу этот жалкий кусок и, уклонившись отжесткой руки селекционера, кинулся наутек.

– Вот она, наша молодежь, – сообщил Гладышев, вернувшись кЧонкину, – наша смена и наша надежда. За что боролись, на то и напоролись. Настрану нападает коварный враг, люди гибнут за родину, а этот шкет последнийкусок рвет у старого человека.

Гладышев тяжело вздохнул и надвинул шляпу на лоб, напрасноожидая от судьбы очередного подарка.

После минутной растерянности Килин и Голубев вступили внеравный бой с несознательной массой. Посоветовав парторгу зайти с другойстороны, председатель очертя голову ринулся в свалку и через некоторое времявыволок наружу Николая Курзова в изорванной рубахе с прилипшим к плечу ошметкоммыла и головой, убеленной зубным порошком.

– Стой здесь! – приказал ему Иван Тимофеевич и нырнул опятьв кучу, но, добравшись до самого дна, нашел там все того же Курзова уже нетолько в разорванной рубахе, но с расквашенным носом и четким отпечатком чьего-тосапога на правой щеке.

Несмотря на обычную мягкость характера, Голубев рассвирепел.Вынырнув с Курзовым на поверхность, он подвел его к Чонкину и попросил:

– Ваня, будь друг, посторожи. Если что, сразу стреляй, яотвечаю.

Председатель третий раз кинулся к гидре, и она егопоглотила.

Курзов, поставленный под охрану, сразу же успокоился, никудабольше не рвался, стоял, тяжело дыша и трогая пальцем распухший нос.

А Чонкин искал глазами Нюру, которая была где-то там, в этойсвалке, и нервничал, боясь, что ее задавят. И когда перед ним мелькнулознакомое платье, Чонкин не выдержал.

– На, подержи. – Он сунул винтовку Курзову и подбежал ксвалке, надеясь, что ему удастся схватить и вытащить Нюру. Тут кто-то сильнотолкнул его в бок. Чонкин пошатнулся и оторвал от земли одну ногу, пытаясьвосстановить равновесие, но его дернули за другую ногу, и он повалился в общуюкучу. Его крутило, как щепку в водовороте. То он оказывался в самом низу, товыплывал наверх, то опять попадал в середину между телами, пахнущими потом икеросином. И кто-то хватал его за горло, кто-то кусал и царапал, и он тожекусал и царапал кого-то.

Когда он очутился на самом дне и его проволокли затылком поземле и рот засыпали пылью, а глаза зубным порошком, и он, кашляя, чихая,отплевываясь, рванулся обратно, в этот самый момент лицо его утонуло в чем-томягком, теплом, родном.

– Никак Нюрка! – всхлипнул он сдавленно.

– Ваня! – обрадовалась Нюра, отпихиваясь от кого-то ногами.

Говорить оба были не в состоянии и лежали, уткнувшись друг вдруга, на дне бушевавшей стихии, пока кто-то не заехал Чонкину каблуком вподбородок. Он понял, что пора выбираться, и попятился назад, подтаскивая Нюруза ноги.

– Ну вот, – сказал парторг Килин, держа в руках мешок состатками ширпотреба. – Теперича дело другое. Теперича вы обратно сберетесьвозле конторы, и митинг мы все же закончим. А кто думает не так, тот из этогомешка ничего не получит. Пойдем, Иван Тимофеевич.

Килин перекинул сильно полегчавший мешок через плечо идвинулся первым.

На месте былого побоища, сидя в пыли, плакала баба Дуня. Онаплакала, обхватив голову черными, кривыми от подагры ладонями. Чуть в сторонележала растерзанная картонная коробка и отдельно от нее кукла Таня № 5 безшляпы и с надорванной головой.

Плечевой взял старуху под локотки, помог подняться.

– Пойдем, бабка, – сказал он. – Нечего плакать, пойдемпохлопаем.