Декрет о народной любви - Джеймс Мик

Поднялся на ноги и, сгорбившись, направился к говорившему. Кажется, он тоже молился, поминая всех, кого знал. Добравшись, я назвал себя; тот представился Янтаревым. Из конников, прикрывавших меня в наступлении.

Он спросил, победили ли наши. Я едва понял смысл вопроса. Сказал, что не знаю. Раненый спросил, придут ли за нами свои, я уверил, что придут.

Янтареву вспороло живот, обнажился желудок. Боль, должно быть, была адская, но раненый не подавал виду. Откуда только берутся такие люди? Кажется, он был с астраханской земли. Спросил, не ранен ли я, а я промолчал. Попросил пристрелить его коня. Я ответил: коня убило. Попросил пристрелить его самого. Сказал, что больше нескольких часов ему не жить (солдат был прав), пожаловался на боль.

Я отказался. Грех.

Янтарев согласился и, извинившись, попросил воды. Фляга его опустела, а потому я отправился за собственной.

Достав емкость, услышал выстрел. Подбежав к Янтареву, застал его уже мертвым, он держал револьвер во рту, палец застыл на спусковом крючке.

В небе послышался резкий звук, полыхнуло. Пламя понеслось к земле. Я рухнул наземь. Вновь застрочили пулеметы.

Я лежал долго, пока не пропали вспышки. Потом на карачках пополз в чащу. Не понимал, что делаю, куда направляюсь. Вероятно, решил, что раз уж мне суждено быть убитому, то лучше держаться ближе к убийцам. Но и тогда я стремился к прибежищу, в укрытие. Вовсе не собирался вернуться в полк. Стал дезертиром, поставил себя вне закона… но об этом я тогда не думал.

В перелеске, должно быть, имелись и солдаты каждой стороны, но мне посчастливилось их миновать. То были самые первые дни войны. Как ты наверняка догадываешься, я не очень пристально следил за новостями последних месяцев, однако же осознавал склонность военных ставить окопы и возводить укрепления при первой же возможности. Войска передвигаются медленнее, осмотрительнее. Кавалерия идет в пешем строю. Воюющие мудреют.

Разумеется, опытность не спасает от гибели.

Я шел часами, стараясь шуметь как можно меньше, направляясь в глубь леса. Ночь выдалась теплая. Свернулся на подстилке прошлогодних листьев между двумя древесными корнями и погрузился в сон.

Проснулся от кошмарного сновидения перед самым рассветом. Снилась битва… но полно, можно ли назвать битвою произошедшее?! Сплошная резня! Да-да, обыкновеннейшая резня, не считая некоторых различий. Во-первых, ты, Алеша и полковник каким-то загадочным образом присутствовали при этом душегубстве, пусть и отворотившись. Вы смотрели как-то иначе.

Во-вторых, стоило лишь полететь снарядам, и я почувствовал, точно меня изнутри грызет злобная мелкая тварь, стремясь вырваться наружу. С криком я встал над ложем из палых листьев, сорвал рубаху, наскоро ощупал все тело. Новых следов не было. Ни царапины.

Я разулся, снял с себя остатки одежды, уселся голым на корень, отыскивая рану, в существовании которой ничуть не сомневался. Так ничего и не нашел. В глубине сердца я ничуть не удивился, что не чувствовал утраты плоти или потери крови. Скорее, приобрел нечто новое. Видел, как лучших из моих товарищей вместе с лошадьми в мгновение ока скосило, точно траву, а сам не получил ни царапины. Мне следовало пасть на колени и стоять так дни напролет, вознося хвалу Господу за Его милосердие.

Однако же я не чувствовал себя спасенным. Казалось, внутри меня грязь, точно сердцу моему отныне никогда не суждено очиститься, сколько ни изнуряй себя постом да молитвами, точно неизбывный гнет тяготит душу, не позволяя оставить мир бессмысленного истребления.

Хрустнула ветка, я метнулся за корень, прихватив обмундирование. В нескольких десятках саженей между деревьями двигалась темная фигура. Лошадь без всадника.

Напялил мундир, натянул сапоги. Почувствовал жажду, стал думать, где бы напиться. Решил идти следом за лошадью. Вышло легко. Животное то и дело останавливалось. То ли думало, то ли прислушивалось. Пару раз оглянулось. Лошади не было никакого дела до того, шел ли я следом.

Приблизившись, заметил, что конь был кавалергардским. Под седельною попоною нашего полка. Я узнал скакуна — Денди, принадлежавший Шумайлову. Можно было бы постараться овладеть скакуном, однако же я совершенно не представлял, в каком направлении надлежит продвигаться, и столь скверно чувствовал себя из-за гибели Хиджаза, что с радостью согласился на унижение, позволив лошади вести меня за собою. Не представлял себя верхом, и при самой мысли в горле моем вставал ком.

Примерно через версту справа послышался хруст, показалась знакомая мышастая морда Летуна. Как звали хозяина, не помнил. Вероятно, его убили, и мне стало неловко оттого, что забыл имя человека.

Отныне ничто уже не казалось мне странным, и мы двинулись вперед: пара лошадей, ведущих человека за собою. Примерно через час повеяло дымом: набрели на опушку, посреди стояла избушка угольщиков.

Перед костерком на бревнах сидело четверо. Дым шел и из лачуги. Как только вышли на поляну, один из четверки, которого я тотчас же узнал, поднялся и взял лошадей под уздцы, поприветствовав меня кивком.

Остальные трое глядели на меня молча. Я узнал всех. Подошел. Ханов осведомился, не угодно ли мне посидеть с ними. Усевшись, я попросил воды. Подмастерье подал мне чашку, и еще одну, как только я осушил первую.

Я сказал Ханову, что его искали. Тот ответил, что никак не мог предаваться душегубству. И, так говоря, указал в сторону, откуда я пришел. Спросил, где полк, я ответил, что почти все погибли. Кузнец кивнул и заметил, что произошедшее, однако же, посчитают победой.

Я попросил пояснений. Мой старый знакомый ответил: власти предержащие — царь, генералы, богатеи и миллионщики — ценит отдельные жизни не больше, чем штучные рубли или доллары. И за игорным столом, и проворачивая дела свои, богатеи готовы истратить тысячи, чтобы обрести миллионы. Если же миллионы проиграны, то в запасе остается еще.

Точно так же и с людьми. Для них полк в тысячу душ — невелика потеря. Однако же я должен уяснить истину, недоступную самому царю: и его величество вместе с воеводами, равно как благородные и миллионщики, и кайзер, и австрийский император, и английский король или французский правитель со всеми их богатыми и знатными придворными, со всеми их генеральными штабами и биржами сами, в свою очередь, разменная монета, поставленная на кон куда более великим игроком в гораздо более серьезной игре.

Ханов спросил, чувствую ли я присутствие упомянутой великой руки. Я признался, что ощущаю.

Кузнец спросил, известно ли мне прозвание игрока. Я спросил: «Не сатана ли?» Ханов подтвердил: «Он, враг рода человеческого». Добавил, что нечистый вовлек человечество в столь тщательно сплетенную им военную интригу, дабы бросить вызов Всевышнему. Несколько десятилетий работал черт, чтобы довести нас до нынешнего состояния, и дело у него спорилось, поскольку всех людей он держал на цепи. Сатана может притягивать семя человеческое и играть с ним по своему усмотрению, равно как луна притягивает приливы.