В старом свете - Владимир Владмели

– Ты, наверное, стесняешься показываться с Леной, чтобы люди не поняли какой ты старый, – сказала Нина Михайловна, пытаясь хоть как-то растормошить его, – это глупо, я же не стесняюсь быть бабушкой, а я женщина и на меня ещё многие молодые мужчины заглядываются.

– Ну и молодец, так и продолжай, а я буду бороться.

– Как?

– По пунктам опишу все его противозаконные действия и отправлю жалобу в Министерство, а копии в горком партии и газету «Правда».

– Отправьте ещё одну в журнал «Мурзилка», – посоветовал Борис.

– В «Мурзилку» я отправлю тебя.

– С этими людьми бороться бесполезно, – сказала Нина Михайловна, – ты только здоровье подорвёшь и нервы расшатаешь. У тебя есть приличная пенсия, я ещё работаю, так что с голоду мы не умрём.

– Ты на мою пенсию не проживёшь.

– Ну, так устройся куда-нибудь. На заводе свет клином не сошёлся.

– Конечно, не сошёлся, но сначала я хочу, чтобы меня восстановили на прежней должности. Пусть все видят, что на новое начальство тоже есть управа.

– Ты лучше подумай, как тебе инфаркт не получить.

– Мне и кроме инфаркта есть от чего ноги протянуть.

– От чего? – спросила Нина Михайловна. Поланский какую-то долю секунды колебался, не зная, говорить ей об облучении или нет, но ещё до того как решение было принято он повторил давно привычное:

– Из-за тебя конечно!

Военную кампанию против директора он начал с того, что купил печатную машинку и стал учиться печатать десятью пальцами. Одновременно он приступил к сочинению писем. Это было для него привычным делом, но сейчас он особенно старался, многократно исправляя, переделывая и оттачивая каждую фразу. Нарушений закона в приказах директора было больше чем достаточно и каждое из них, умело выставленное напоказ и проанализированное со всех сторон, становилось весомым аргументом в пользу Поланского. Из описаний Льва Абрамовича Трушин представал закоренелым преступником, заслуживающим если не высшую меру, то, по крайней мере, пожизненное заключение в тюрьме строгого режима. Раньше Поланский часто пользовался бюрократическими пружинами советской системы, хорошо знал где они находятся и нажимал на них с точно выверенной силой. Борьба с директором стала целью его жизни и хотя домашние считали её безнадёжной, он продолжал сражение с завидным упорством. Письма он отправлял с уведомлением, а копии хранил в специальной папке, где также имелась информация о том, кому и когда были посланы оригиналы. Через два месяца он получил открытку из Министерства о том, что его жалоба рассматривается и, как только решение будет принято, ему сообщат, а ещё через месяц его вызвали в райком партии. Поланский пошёл туда с большими надеждами, но инструктор, задав несколько ничего не значащих вопросов, стал говорить о том, что завод выпускает оборонную продукцию, которая особенно важна в момент острой политической борьбы между двумя социальными системами и директору такого ответственного предприятия нужны молодые, энергичные помощники. Лев Абрамович же, при всей своей высокой квалификации и богатом опыте, уже не может работать с прежней отдачей, особенно после того, что с ним случилось, но зато теперь у него есть персональная пенсия и он заслужил право наслаждаться спокойной жизнью. Трушин, в качестве признания его заслуг, обещал предоставлять ему бесплатную путёвку в заводской дом отдыха по крайней мере два раза в год.

– Я всё это приму только после того, как меня восстановят на прежней должности, – сказал Поланский, – а пока этого не произойдёт прошу меня не беспокоить.

– Но мы хотели уладить… – начал было инструктор.

– Ты меня понял? – перебил его Поланский.

– Вы даже не выслушали…

– Ты меня понял? – повторил Поланский таким тоном, что инструктор больше уже ничего улаживать не захотел.

– Ну, как? – спросила его Нина Михайловна, когда он вернулся.

– С сильным не борись, на бедной не женись, – только и ответил он.

Однако сам он, давно женившись на бедной, продолжал бороться с сильным.

Пока бюрократическая машина переваривала его письма и в войне наступило затишье он решил исправить свою ошибку в деле Горюнова и отправился к художнику.

Василий Николаевич, увидев его на пороге своей квартиры, в нерешительности остановился. Поланский поздоровался и, не дожидаясь приглашения, шагнул внутрь. Горюнов невольно отступил и пошёл следом. Оглядевшись, Лев Абрамович сел и, пригласив Васю последовать его примеру, сказал, что на суде вёл себя неправильно и теперь хочет помочь. Сам он в данный момент сделать этого не может, но зато порекомендует очень хорошего адвоката, своего друга, который денег за работу брать не будет.

Горюнов уже вполне сносно себя чувствовал. Он вместе с матерью два месяца провёл в заводском доме отдыха в Одессе и там впервые после госпиталя взялся за карандаш. Слишком уж колоритным показался ему сосед по столу. Человек этот был мелкой партийной сошкой, всё время ходил с недовольной миной и жаловался, что попал в санаторий второго сорта. Он вспоминал, как в прошлом году отдыхал в пансионате Четвёртого Главного Управления, где всё было по высшему разряду. Каждый день там меняли постельное бельё, вечером на дискотеку привозили девочек, а в закрытом кинотеатре показывали фильмы, которые никогда не появятся в прокате. Говорилось это брюзгливым тоном и с перекошенной физиономией. Горюнов просто не мог удержаться и нарисовал на него несколько шаржей. Получились они неплохо и Вася стал делать скетчи других отдыхающих, а, вернувшись домой, возобновил работу масляными красками.

– Почему вы вдруг изменили свои взгляды? – спросил он Полянского.

– Жизнь заставила, – ответил Лев Абрамович и, почувствовав, что лучший способ завоевать доверие – рассказать про себя, описал собственную ситуацию, нового директора завода, эпистолярную войну и вызов в райком, где какой-то самовлюблённый сморчок уговаривал его уйти на заслуженный отдых.

– Я, наверное, знаю этого человека, – сказал Горюнов и показал Льву Абрамовичу шарж на своего знакомого из дома отдыха.

– Это он, – подтвердил Полянский, едва увидев рисунок, – здорово ты схватил его сущность, молодец. Ты ведь, наверное, уже думаешь, как и на меня карикатуру нарисовать!

– Конечно.

– Валяй, – милостиво разрешил Лев Абрамович, но только, пожалуйста, не рисуй моего друга. Он очень педантичный адвокат из обрусевших немцев, юмора не понимает, особенно если смеются над ним. Его зовут Антон Иванович Берг, вот его телефон.

Антон Иванович намеревался получить с завода очень большую компенсацию за нетрудоспособность Горюнова. Он написал в местную газету статью о тяжёлом материальном положении художника, о том, как он получил травму и о постоянных отсрочках суда. Несмотря на то, что на очередном заседании Берг часто цитировал свою статью, дело снова было отложено, а Горюнова уволили из школы.

Тем временем письма Льва Абрамовича привели в движение сложный бюрократический механизм, который медленно и со скрипом начал раскручиваться. В конце концов, директор завода должен был восстановить Поланского в прежней должности, но прямо признать своё поражение он не мог, и издал длинный запутанный приказ об очередной реорганизации, в результате которой Поланский вновь оказался во главе юротдела. После этого увольнение строптивого подчинённого стало для Александра Владимировича Трушина вопросом престижа. Через неделю после победного выхода Льва Абрамовича на работу директор объявил ему выговор за то, что обед у него вместо положенного часа растягивается на полтора. Он прекрасно знал, что Поланский был на строжайшей диете и ходил обедать домой. Поланский написал объяснительную записку, в которой просил разрешить ему работать по индивидуальному графику. Директор вместо ответа потребовал справку от врача. Лев Абрамович пошёл к участковому терапевту, но у того были специальные указания «не потакать старческим прихотям склочных пенсионеров» и Поланский ничего не добился. В результате до конца недели он получил ещё два выговора, которые в совокупности с первым давали формальный повод для увольнения. Теперь оно уже было окончательным и, собрав вещи, Лев Абрамович ушёл с завода, на котором проработал большую часть жизни. Ни горечи, ни сожаления он не испытывал. Им овладела апатия. Он пошёл в гаражи, надеясь поделиться неприятностями со своими бывшими коллегами, но как назло там никого не было. Он выложил из машины вещи, переоделся и начал наводить порядок, рассчитывая встретить хоть кого-нибудь, но все как будто вымерли. Он с ревнивой завистью смотрел на людей, которые возвращались с работы. Они жили полноценной жизнью, такой, которая до сих пор была и у него. Так никого и не дождавшись, он отправился домой. Не успел он открыть дверь, как раздался телефонный звонок.