Маркус и девочки - Клаус Хагерюп

недолюбливал юного Томми Капулетти, но Сигмунд посчитал, что такое противостояние лишь добавит в пьесу живого конфликта. Турид, Эллен Кристина и Муна взбодрились, когда Сигмунд установил свет. Маркус больше не избегал Александры. Зато он стал деревянным как колода и принимал ее поцелуи с закрытыми глазами и сжатыми губами, пытаясь думать о чем-нибудь другом. Тем не менее Александре удавалось сделать их почти настоящими. Она оставила надежду дождаться от партнера той игры, которую он продемонстрировал однажды в костюме Кормилицы. Но сама старалась исправить ситуацию насколько могла, и кое-что действительно получалось.

Сара Монсен оказалась прекрасной Кормилицей, хотя Маркус и считал ее слишком уж заметной. Кем-то между Кормилицей и королевой. Он сказал об этом Сигмунду, когда они шли домой после очередной репетиции. Режиссер, который до сих пор ходил на костылях, посмотрел на него снисходительно:

– Ты когда-нибудь видел настоящую кормилицу, Макакус?

– Нет, но…

– Тогда не делай поспешных выводов.

– Да, но…

– Может, тебе лучше сконцентрироваться на собственной роли? Завтра – генеральная репетиция.

– У меня не получится, – несчастным голосом произнес Маркус.

Сигмунд сменил тактику. Смысла обрушивать беспощадную критику на друга он не видел. Надо просто заставить его поверить в себя.

– Образ внутри тебя, Макакус, – сказал он и обнял приятеля за плечи. – Теперь надо выпустить его наружу. Хватит напрягаться. Расслабься. Получи удовольствие от роли.

На прощание он приподнял один костыль и весело заковылял прочь. Маркус постоял немного и попытался получить максимальное удовольствие от роли. Потом пошел домой.

Монс пришел раньше и уже переоделся. Странно, но он начал одеваться на репетиции в свои лучшие костюмы. Когда Маркус зашел в гостиную, отец сидел на диване и читал.

– Это ты, Маркус? – спросил он, не отрываясь от книги.

– Да. Отдыхаешь?

– Нет, просто читаю.

– Что?

– «Страдания юного Вертера».

– Я же сдал эту книжку в библиотеку.

Папа рассеяно кивнул.

– А я опять взял.

Он искоса глянул на Маркуса, который подумал, что отец вполне мог бы сыграть Ромео, будь он моложе лет на тридцать.

– По-твоему, эта книжка настолько хороша?!

На лице Монса показалась невыразимо грустная и одновременно полная истомы улыбка.

– Ты только послушай, Маркус: «Ах, этот образ, он преследует меня! Во сне и наяву теснится он в мою душу! Едва я сомкну веки, как тут, вот тут, под черепом, где сосредоточено внутреннее зрение, встают передо мной ее черные глаза. Как бы это объяснить тебе? Только я закрою глаза – они уже тут!»

Он достал носовой платок и высморкался.

– Я понимаю, о чем ты, – кивнул Маркус и отправился в свою комнату.

Он лежал и смотрел в потолок. Расслабиться. Получить удовольствие от роли. Во сне и наяву теснится ее образ в мою душу. Во сне и наяву. Во сне. Вот оно. Во сне, во сне, во сне! Вот где он был тогда в костюме Кормилицы. Он играл Ромео во сне! Он забылся. Возможно. Это – единственное, что он умеет! Надо сделать вид, что всё – сон. Вся пьеса – только сон. Его сон. Его сон об Александре. Вот что имел в виду Сигмунд, когда велел расслабиться. Во сне расслабляешься. Он закрыл глаза и прошептал:

– Я перенесся на крылах любви.

Тут он и заснул. И во сне нашел своего Ромео.

До генеральной репетиции оставалось десять минут. Сигмунд пригласил на прогон ближайших родственников актеров. Настроение за кулисами царило суетливое и нервное. Большинство родителей сидели в дальнем конце зала, но Сигмунд попросил их пересесть на первый ряд, где уже разместилась жена Воге. Она тоже была учительницей и теперь прихватила бумагу и карандаш, чтобы потом прокомментировать мужу свои впечатления. Маркус стоял за кулисами с закрытыми глазами и концентрировался на состоянии сна. Занавес поднялся, и Трим Томас вышел на сцену.

– Привет, мама! – сказал он. – Я молодец?

Занавес опустили и начали снова.

На этот раз пошло лучше. Сигмунд дружелюбно объяснил Триму Томасу, что он пристрелит его тигра, если мальчик будет нести отсебятину.

Публика хлопала каждый раз, когда кто-то выходил или уходил со сцены, и актеры исполняли свои роли, вновь чувствуя себя уверенно. Маркус удивился той легкости, с которой он вышел на сцену к первой встрече с Джульеттой. Александра стояла на противоположной стороне сцены вместе с Муной, игравшей синьору Капулетти. Она встретилась с ним взглядом. Маркус погрузился в сон и сказал.

Она затмила факелов лучи!

Сияет красота ее в ночи,

Как в ухе мавра жемчуг несравненный.

Редчайший дар, для мира слишком ценный?

Как белый голубь в стае воронья —

Среди подруг красавица моя.

Как кончат танец, улучу мгновенье —

Коснусь ее руки в благоговенье.

И я любил? Нет, отрекайся, взор:

Я красоты не видел до сих пор!

Публика зааплодировала. Он не слышал. Эллен Кристина, которая играла Тибальта, и Муна-Капулетти произнесли свои реплики. Он их не слышал. Медленно он пересек сцену и подошел к Александре. Его глаза блестели. Он протянул ей руку. Она взяла ее. Он притянул ее к себе, прижал к губам и прошептал лишь настолько громко, чтобы публика услышала каждое слово.

Когда рукою недостойной грубо

Я осквернил святой алтарь – прости.

Как два смиренных пилигрима, губы