Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - Астрид Холледер

Лишь позднее я узнала, что они искали видеозаписи, сделанные в секс-клубе Кора, Робби и Вима, которым управлял мой бывший партнер. Предполагалось, что на этих видеозаписях присутствует один из прокуроров.

Эту информацию прокурор Тевен, тот самый, который пытался помешать моему вступлению в ассоциацию адвокатов, получил от проститутки по имени Эмма. За это она получила щедрое денежное вознаграждение и освобождение от ответственности за серию грабежей, совершенных ей на пару со своим дружком. Записи якобы сделал Кор и спрятал их в моем доме.

Изо всех сил стараясь прикрыть своего сексуально озабоченного коллегу, Тевен купился на туфту проститутки и сел в лужу. Все оказалось враньем. Но при этом произошло ничем не оправданное вторжение в мою частную жизнь, а няню с ребенком терроризировали под видом поддержания правопорядка. Передо мной даже не извинились.

Это был уже третий случай. Действия Департамента юстиции стали внушать мне серьезное беспокойство.

И на этом они не остановились. В 2005 году проводился обыск в офисе моего бухгалтера. Поводом к нему послужило то, что в числе его клиентов был Вим, а расследование велось по делу об убийстве Виллема Эндстра. Но, помимо бухгалтерии Вима, следователи конфисковали и всю документацию моей юридической фирмы.

Обыск производился под наблюдением надзорного судьи из Утрехта, но какая разница? Я — «его сестра», так что можно делать что угодно. Поэтому моя документация оказалась не у судьи, как положено, а у следователя, который мог вволю ей насладиться.

Постоянное попирание моих законных прав и неприкосновенности частной жизни мне надоело, и я наняла одного из лучших адвокатов, Лиану Маннхеймс.

Она потребовала, чтобы мою документацию вернули и принесли извинения. Требование было удовлетворено, нам сказали, что произошла ошибка. Ошибка! На каждой папке была крупными буквами проставлена моя фамилия и инициалы, так что забрать их по ошибке было сложно. Просто им нужна была возможность тщательно изучить все мои документы.

К тому моменту Кора уже два года не было в живых. Мне было очень обидно, что меня продолжают преследовать за то, что я ношу фамилию Холледер, хотя морально я уже давно распрощалась с Вимом. Он общался со мной, но лишь тогда, когда собирался меня использовать. Департамент юстиции не мог и не должен был понимать, что мои контакты с Вимом носят вынужденный характер, поэтому там меня вполне логично считали его соратницей.

Примерно тогда же, в 2005 году, многие люди говорили мне, что Департамент юстиции требовал от них информацию обо мне. В Департаменте юстиции преисполнились решимости лишить меня адвокатского статуса, поскольку «таким людям не место среди адвокатов». Таким людям? О чем они говорят? Как адвокат я работала только по назначению и никогда не бралась за дела, имеющие хоть какое-то отношение к брату. Моя работа была полностью прозрачна.

Кто стоял за этой охотой на ведьм?

Дальше — больше. 3 июля 2007 года мне позвонила моя секретарша.

— Надзорный судья П.М. звонит. Нужно, чтобы вы подъехали.

Куда подъехала? Я не поняла. Разве я сегодня участвую в допросе свидетеля?

— Соедини меня, — сказала я.

— Доброе утро, госпожа Холледер. Мы у вашего дома, — сказал П.М.

— У моего дома? На Маасстраат?

— Не могли бы вы подъехать? Нам нужно провести у вас обыск.

Зачем им понадобился мой дом на этот раз? Вим сидел, так что дело не могло быть в нем. Я уладила кое-какие рабочие вопросы и поехала. У дома меня ждали шесть человек, включая судью.

— Впустите нас, пожалуйста, — сказал судья.

— А в чем дело?

— Вы проходите подозреваемой по делу об отмывании выкупа, полученного за Хайнекена.

Они что, шутят? Опять похищение Хайнекена?! Мне было семнадцать, когда это случилось. Я никак в этом не участвовала. И тем не менее спустя двенадцать лет они хотят отказать мне в адвокатском статусе, а спустя четверть века появляются на моем пороге, чтобы обвинить в отмывании выкупа?

— А остальные члены семьи тоже? — спросила я.

Обычно, когда они приставали к одному из нас, то же самое было и с другими. Я переживала за маму: ей слишком часто приходилось во всем этом участвовать. Как будто к тебе в дом вломились, а ты вынужден наблюдать за этим со стороны. Хотя это делается с санкции суда, но тем не менее очень похоже на насильственное вторжение.

— Нет, это не касается вашей матери и сестры. У них мы уже были по делу Колбака, — сказал П.М.

Действительно, маму и Соню обыскивали в январе 2006 года, после ареста Вима.

— То есть это опять из-за брата? — спросила я.

— Нет, ваш брат не входит в число подозреваемых.

Теперь я уже вообще ничего не понимала.

— Хотите сообщить мне о чем-то? — спросил П.М.

— Воспользуюсь правом на молчание, — ответила я.

Даже и не думай, что я тебе что-то скажу. Что я могу сказать? Что шестеро мужиков перетряхивают мое нижнее белье, роются в моих вещах и лезут в мою частную жизнь? Нет, мне сказать нечего.

Я была в ярости.

* * *

Мои отношения с Департаментом юстиции были исключительно сложными, а теперь они хотят, чтобы я сотрудничала с ОУР? С чего бы? Всю дорогу они были для меня источником проблем и бед. Зачем я буду впускать их в свою личную жизнь, которую они всегда хотели разрушить? Учитывая рвение, с которым Департамент юстиции преследовал меня на протяжении тридцати лет, вполне можно допустить, что они опять что-то замышляют. До сих пор они не дали мне ни малейшего повода доверять им. И я доверяла им так же мало, как и собственному брату.

Наша встреча с окружным прокурором госпожой Винд должна была состояться на этой неделе. И с момента, когда я об этом узнала, у меня не выходило из головы сказанное Вимом вскоре после его освобождения, когда мы прогуливались в парке Амстердамс Бос. «Крысы» — его козырь, секретное оружие, которое он приберегает для действительно важных случаев.

Это прозвучало так, будто речь шла об очень высокопоставленных людях, и я сразу же задумалась, не в этом ли причина, что его ни разу не привлекали в качестве подозреваемого по делам о заказных убийствах.

Я уже делала несколько осторожных попыток выяснить, кто бы это мог быть. Но спросить его прямо было невозможно — он считал любые вопросы разновидностью полицейского допроса. За всю свою жизнь я, наверное, задала ему один-единственный вопрос. Все, что было мне известно, рассказал он сам. Все мои попытки были тщетны, о «крысах» Вим говорить не хотел.

Их личности продолжали меня беспокоить, и с предстоящей завтра встречей это беспокойство усилилось. Это ведь может быть и окружной прокурор!

Вим написал мне сообщение с просьбой приехать в торговый центр Гелдерландплейн. Благодаря этому у меня появилась возможность сделать последнюю попытку выяснить, кто же все-таки его «крысы».