Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

Но в те первые мгновения, когда это еще могло выглядеть натуральным, его внимание отвлек тощий парень в шинели, на костылях, наголо стриженный. Он оказался рядом с ним и протянул ладонь. На ней лежал серебряный образок на цепочке.

— Не купит ли ваше степенство? — парень скользнул взглядом по его лицу, по груди. — Рязанский я, недород там у нас.

Во взоре его была пристальность, с которой смотрел на Шорохова в первую минуту встречи там, у базара, тот, чернявый. Он отшатнулся:

— Иди. Ничего мне не нужно.

Еще раз оценивающим взглядом окинув его, парень запрыгал по тротуару.

— Любезный друг, — услышал Шорохов.

Он обернулся: Чиликин и Митрофан Степанович. Стоят в трех шагах. И эти тут же!

— Могу поделиться приятной новостью, — редактор-издатель «Черноземной мысли» счастливо улыбался. — Моя газета завтра выходит. Пока напечатанная на ремингтонах, но через два дня появится номер типографский, со всеми, как говорится, онёрами… Кто были господа, с которыми вы только что беседовали? — спросил он. — Я имею в виду тех, с кем вы общались еще до того голодранца, от которого так шарахнулись… Боже! Я только теперь разглядел. Кто вас? Где? Понимаю — сейчас вы готовы бежать от любого.

Шорохов нашел в себе силы отозваться в том же тоне:

— Полагаете, мне все тут знакомы? Чиликин иронически поклонился:

— Зачем же все? Я — газета! Господин во френче со стеком — сэр Бойль; господин во френче без стека — сэр Декстр. И тот и другой — англичане, артиллерийские офицеры, прикомандированные к корпусу Мамонтова британской миссией в Новочеркасске. Мой вопрос о них — для проверки. Пристрелка, как говорят в таких случаях. Третий — вот кто предмет моего внимания.

«Англичане. Прикомандированы к корпусу. Все точно», — отметил про себя Шорохов.

— Так кто же он, третий? — повторил Чиликин.

— Как это кто? — Шорохов обратился к Митрофану Степановичу. — Ваш Николенька. Николай Николаевич Мануков.

— Какой же Николенька, — возмущенно сказал Митрофан Степанович. — Ошибаетесь. Или шутите над стариком. Конечно, годы прошли, но…

— Ах вот как! — почти одновременно с ним воскликнул Чиликин. — А прибыл-то он в вашей компании?

Что все это могло означать? Мануков не тот, за кого себя выдает? Шорохову ничего не хотелось ни спрашивать, ни отвечать. Скорее бы вернуться в дом, лечь.

Его собеседники тоже молчали.

— А потом генералы отбудут, отбудут, — мрачно произнес Чиликин. — Блеск потускнеет… Знаете, что всего удивительней? Штаб корпуса в Козлов так и не входил. Почему? Хотелось бы задать этот вопрос господину, о котором мы сейчас говорили. И учтите: ему-то известно все.

Он торопливо простился и пошел вниз по улице. Провожая его глазами, Шорохов думал: «Итак, Мануков — самозванец. То, как он познакомился с варенцовской дочкой, ложится тут кстати. Но ведь мало того! Для истинного купца вся его гордость: „Мой товар… Моя лавка… Моя, еще от дедов, фамилия…“ А тут?.. К тому же знакомство с британскими офицерами, беседа в усадьбе с полковником, допрос, который он мне там устроил… Какой там купец! Он, как и я, секретный агент. Только из белых. В этом и дело».

— Пошли-ка, сударь, домой, — оборвал его думы Митрофан Степанович. — А то маешься-маешься…

• •

Перед ужином через посредство Митрофана Степановича Шорохов купил у некоего Павла Ивановича Шилова пачку акций. По номиналу это было на девяносто тысяч рублей — довольно толстая кипа, в том числе и два десятка тульских. Отдал он за все это шесть тысяч, правда, николаевскими, то есть самыми дорогими из русских денег, ходивших в белом тылу. Зато на именных акциях Шипов сделал передаточные надписи, акции на предъявителя сопроводил распиской, хотя этого и не требовали обычные правила.

— Вам исключительно повезло, — уверял Митрофан Степанович, в домашнем кабинете которого все это происходило. — Золотое дно. Со временем богатейшим человеком станете. Сегодняшний день, прямо скажу, навсегда вас счастливым сделал.

— Обстоятельства. Разве б я стал? — вторил ему Шипов. — Даром отдаю. Любой подтвердит.

Но по виду его было ясно, что он нисколько не огорчен. Шорохов же, рассовав по карманам пиджака пачки разноцветных листов, и действительно почувствовал себя гораздо уверенней.

Ввалились Варенцов и Нечипоренко. По-хозяйски шумно прохаживались по комнатам, повторяли:

— Оч-чень, очень благополучно… Оч-чень…

— На денек бы пораньше…

— Но и так уже оч-чень, оч-чень…

Подали ужин. И только стали есть — заламывая руки, в гостиную вбежала Варвара Петровна.

— Господи правый! — кричала она. — Казаки! Нехристи! Митрофан Степанович поднялся из-за стола:

— Что городишь? Казаки — да нехристи?

Но в гостиную уже ворвалось с десяток калмыков в высоких меховых шапках, с кривыми шашками. Митрофан Степанович натужно закричал:

— Я член городской управы! Если немедленно не покинете моего дома, завтра же принесу жалобу главному коменданту города есаулу Кутырину!

— Эй! — взмахнул нагайкой один из ворвавшихся. — Давай комиссара, бачка! Комиссара где прячешь?

— Какого комиссара? — еще громче закричал Митрофан Степанович. — О чем говоришь, халда!

Шорохов продолжал сидеть за столом Если пришли за ним, то момент выбран самый неподходящий. Он и без нагана-то руку может поднять лишь с трудом.

— Деньги давай! — заорали налетчики сразу в несколько голосов. Требование выдать комиссара уже было забыто. Рылись в шкафах,

буфетах, срывали занавеси с окон, валили на них все, что подворачивалось под руку, стягивали в узлы. Варвара Петровна жутко вопила где-то в глубине дома.

В дверях вырос Мануков. Позади него стояли два офицера. Налетчики, ни слова не говоря, побросали на пол узлы, вышли из комнаты. Офицеры последовали за ними. Мануков же, ни на кого не обращая внимания, сел к столу, закрыл глаза. Шорохову было непонятно, почему он ведет себя так. От усталости? От необходимости срочно принять какое-то нелегкое для него решение? От нежелания видеть весь этот разгром в доме, наконец?

Мануков встал.

— Простите, господа, — сказал он. — Должен огорчить. Завтра утром нам предстоит ехать дальше.

— Завтра? — визгливо переспросил Нечипоренко, тоже сидевший у стола. — Хоть уж с обеда. Еще и половины дела не сделано.

— Не просто утром. Едва рассветет.

В этот момент Митрофан Степанович, багровый, с всклокоченной бородой, натыкаясь на стулья, покинул комнату. Варенцов ушел вслед за ним.

— В вашем, Христофор Андреевич, распоряжении еще вечер и ночь. Да и день, надеюсь, не был потерян, — Мануков говорил, глядя на дверь, за которой Варенцов и Митрофан Степанович скрылись, затем обернулся к Шорохову: — Как себя чувствуете?