Сезон отравленных плодов - Вера Богданова

Телефон жужжит опять, Даша снова жмет отбой.

Минут через двадцать Саша звонит в дверь.

– Зай, открой. – Голос уже ласковый и виноватый. – Ну открой, Даш. Прости дурака, погорячился. Бывает у меня.

Даша раскладывает Таро еще раз, но уже не смотрит на то, что выпадает. Она вся там, у двери, слушает, что Сашка говорит, хочет поверить. А он делает перерыв и снова звонит, стучит, просится внутрь. Твердит, что был не прав, ну вот такой ревнивый, это потому что ты красивая, зай, я тя люблю, слышь? Люблю.

– Мам, – зовет из комнаты Глеб.

– Ложись спать, – велит ему Даша, заглянув в теплый, пахнущий ребенком сумрак. В ногу впивается чертова деталька лего, разбросаны везде, как мины.

Глаза Глеба поблескивают над одеялом, широко раскрыты. Два ночи, а спать не собирается.

– Это Саша там? Мам, не открывай ему.

– Ложись.

Подумав, Даша впускает Сашу: не успокоится ведь, будет на весь подъезд концерт устраивать. Саша, переступив порог, тут же бухается на колени – любит каяться с размахом. Обнимает Дашины ноги, шепчет извинения, обещает починить шкаф. Нет, отвечает ему Даша, нет, хватит с меня твоих пьянок, мне утром ребенка в сад вести и самой на работу. Иди домой.

Саня утихает, дышит Дашке в живот, о чем-то думает. Потом поднимает голову и смотрит снизу вверх. Глаза стеклянные, как дверцы у серванта.

– Даш, а Даш, – шепчет. – Выходи за меня.

Бухать Женя начинала тихо, в гомеопатических дозах. Сперва глушила тоску после переезда во Владивосток, пока искала работу, красиво пила винишко вечерами. Потом пошли бокалы после работы – по пятницам один. По понедельникам, средам и пятницам один. По будням, когда поссорится с Амином, – два, в гордом одиночестве. По выходным, когда никто не звонит, – три, закусывая рыбой. В декабре, когда ужасная погода. Когда дети под окном кричат особенно громко. Жить легче, если есть чем прибухнуть. К тому же это всего лишь вино, что с него будет?

Часто, если погода ясная – что во Владивостоке чаще, чем в Москве, – Женя спускается к маяку на Токаревской кошке или расстилает плед прямо на пляже за Станюковича и сама с собой, сама себе говоря тосты, неспешно распивает бутылку, глядя на воду, слушая прибой. Зимой она наливает вино в пол-литровую бутылку и пьет на ходу. Один раз у маяка из воды меж разломов льда показалась пятнистая голова нерпы. Женя думала – всё, снова обострение, но по крикам туристов поняла: это и правда нерпы. Приплыли за косяком корюшки, как оказалось. Женя присела на опору ЛЭП – вышка будто держала остров Русский кабелями-струнами, чтобы его не унесло в открытый океан, – и смотрела, как все суетятся, по очереди фотографируются на фоне темной воды и выглядывающих из нее голов, хвостов и пятнистых животов. Хорошая была прогулка.

При Амине Женя не пьет: ему пьяные женщины не нравятся. Обычно она ждет, когда он уснет или уедет. Тогда она откупоривает бутылку, наливает полбокала, и туманы за окном окрашиваются танинно-розовым.

В апреле, накануне Жениного дня рождения, офис закрывают после обеда, что-то сверлят, устанавливают, и Амин предлагает встретиться с его друзьями. Женя, понятное дело, за, и они идут в северокорейский ресторан за зданием администрации. Там за длинным столом, сжатым с двух сторон красными диванами с высокими спинками, создающими подобие кабинки, их ждет семейная пара с тремя сыновьями: старшему шесть, младшему нет и полугода. Дети очаровательны, Женя быстро находит с ними общий язык. В зале пахнет жареной лапшой и мясом. Друзья больше говорят с Амином, Дианка пишет Жене: я с тобой, держись, подруга.

– А ты когда рожать планируешь? – спрашивает мать семейства между глотками чая. – Чем дольше ждешь, тем тяжелее будет.

Женя рассказывает о своем бесплодии легко, будто выворачивает карманы: что да, в 2007-м поставили, в 2010-м подтвердили, да, там инфекция была, и дальше про инфекцию, оперативное вмешательство, столько таблеток пришлось пить и еще уколы делать. Мать семейства кивает все медленней, глаза ее немного стекленеют, видно, что ее мысли уплывают из северокорейского ресторана прочь, вниз по Океанскому проспекту к набережной.

Ребенок на ее руках просыпается – резко, будто его включили, – и плачет, кривит покрасневшее лицо. Мать семейства его успокаивает, оставив Женю на полуслове про диагнозы одиннадцатого года. С одной стороны, стало чуть легче: так всегда, когда Женя с кем-то откровенна. С другой – подкрадывается стыд-и-срам, и Женя выходит в туалет. После выскальзывает на улицу подышать. Рядом с ней курит девушка, высасывает ментоловую сигарету-зубочистку, и дым втекает в Женю, в полости в ее груди, и без препятствий покидает их. Выглядывает солнце, но совсем не греет, только оглаживает скулы холодными лучами. Женя выцветает изнутри, сливается с миром вокруг, который тоже выцветает, сереет многими оттенками.

Такой же полупрозрачной, потерявшей цвет она возвращается в их красный закуток.

– Я пойду, ладно? – Она говорит Амину на ухо.

Он хмурится.

– Почему? Мы же собирались на набережную потом.

– Нехорошо себя чувствую, – врет Женя, хотя очень хочется сказать правду про разговоры о детях, о том, как невыносимо это все. Сказать, что они вообще должны были вдвоем обедать. Но держит все в себе привычно, и невысказанное преет внутри, расслаивается на пряную тоску, спирт и лесной мед.

Амин хмурится больше.

– Тебя проводить? – спрашивает (явно без особого желания), и Женя (не будет же она навязываться) отказывается. Идет домой пешком, по мосту над железнодорожными путями, вдоль залива, общаг, столовой, пробует мед и пряную тоску.

Закат лезет в квартиру, окрашивает стены теплой сепией, как много лет назад бабушкину дачу изнутри. Под окном орут дети, ходят морячки с девушками, вновь проявляется структура, мир натянут на нее, звенит все громче, и Женя закрывается в ванной.

Там она сидит, пока ее не отпускает.

В день своего рождения она возвращается домой пораньше, она готовит азу и токмач. Она старается: хочет сгладить недовольство Амина, скрасить его едой и сексом. Она выбривает все места и красится в неярком свете лампы в ванной. Проходится тряпкой по мебели, глядит в окно, на двор, гаражи, залив. Машины Амина нет.

Часов в семь приходит сообщение.

сегодня не приеду, извини

Амин не поясняет, что случилось, почему он вдруг обиделся, – наверняка из-за того, как рано Женя ушла из ресторана, и переписка замирает. Женя вновь пробует пряную тоску и мед, ловит оттенки.

В полдевятого ей пишет Владислав, тридцати-пятилетний отоларинголог в разводе, предлагает сходить в кино. Женя соглашается, ей скучно.

В девять ей звонит Дианка, они болтают полчаса, вдогонку она присылает глупые гифки с котиками.

В десять поздравляет мама, пишет: папа передает привет, у нас все хорошо. Если у них все хорошо, то хорошо у Жени тоже, по умолчанию, поэтому вопросов ей не задают.