Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

– Там, знаешь ли, стоит очень большая очередь из академиков и прочих заслуженных деятелей искусства.

Художник вспоминал, что одно время он зарабатывал тем, что писал копии картин русских мастеров.

– Меня на ночь оставляли в Третьяковке и запирали в зале. И вот, чтобы начать делать копию, надо настроить гамму, попасть в тон. Берешь, бывало, кисточку, чуть мазнешь по Шишкину, нет, не то, надо белил добавить, снова чуть мазнешь, пока не попадешь точно…

Наивного Петю, воспитанного в благоговении перед русским искусством, устрашал этот цинизм. К тому же в художнике было что-то забубенное, пропащее. Эта фигура как бы сливалась с заунывным и тоскливым фоном самой жизни вокруг. Петя сторонился людей этого типа, потому что ничего так не боялся, как отчаяться и впасть в грех уныния. И на вопросы о его собственном сочинительстве он, как правило, отвечал шутливо фразой подростка Долгорукова, мол, до чего же развратительно действует на человека всякое литературное занятие …

Между тем над Сашей Алферовым начинали сгущаться тучи. Не по диссидентской линии, конечно, на этом поприще никакой активности он не проявлял, но по линии его криминального бизнеса. Уже обыскали и арестовали нескольких знакомых, коллег по ремеслу, а в диване лежала гора непроданных икон, дров , как они назывались на фарцовом языке тех лет, и Алферов не знал, куда их девать: держать было опасно, выбросить жалко. И Саша вдруг собрался и уехал в Коми, в Сыктывкар, писать для тамошней филармонии какую-то эстрадную программу с куплетами – была тогда такая практика халтуры для неудачливых литераторов. А жене сказал, что, мол, оставляет ей иконы на прокорм, потому что если что – у нее трое детей и ее не посадят. То есть он попросту трусливо сбежал, чего Нина никогда ему не простила. Потом он возвращался в Москву, но не задерживался, опять уезжал, жил в Сыктывкаре у каких-то случайных баб, потом наконец устроился редактором в тамошнее книжное издательство, завел новую семью и принялся строить дом на реке.

Петя однажды был у него – проездом. Издательство Молодая гвардия командировала Петю в Республику Коми писать большой очерк о тамошних вертолетчиках. На вертолетах разных марок – от крохотных Ми-2, берущих на борт человека четыре, до огромных, перевозивших на подвеске трактора и опоры ЛЭП Ми-10 – Петя облетел всю республику, от тайги на юге до кромки Ледовитого океана, Южный берег , шутили вертолетчики, имея в виду Арктику. Петя был у геологов, рыбаков, метеорологов, сплавщиков леса, местных милиционеров, охранников лагерей, ездил с торговыми экспедиторами, развозя по дальним поселкам дефицитные на Севере апельсины: система найма машин в вертолетной авиации была точно такая же, как на земле, при заказе тем или иным предприятием на автобазе грузового транспорта. Картины Севера, увиденные с высоты, напоминали Пете дух его ранних странствий, только тогда он был экспедиционным рабочим, в лучшем случае лаборантом, теперь – столичным журналистом, командированным центральным комсомольским издательством, и перед ним открывались все двери. А вертолетчики, которым, вообще-то говоря, был очень неудобен посторонний на борту, потому что по ходу дела они, как городские шоферюги, занимались частным извозом, совершали левые полеты, беря попутных пассажиров, подбрасывая, скажем, рыбака с резиновой лодкой для промысла на таежную реку, вынуждены были Петю брать с собой по первому его желанию. Впрочем, скоро они убедились в полной Петиной лояльности, и с экипажем из Ухты Петя даже сдружился, ходил с летунами в баню, в ресторан и по девочкам. В Москву он улетал из Сыктывкара.

Алферов очень постарел. Он жил с молоденькой воспитательницей детского сада на съемной квартире, и быт его был безрадостен. Алферов потерял свое бурное жизнелюбие, жену еле замечал, так, подай-отнеси, за ужином скоро мрачно напился и стал со слезой каяться, что бросил Нину с тремя детьми. Петя со страхом ждал, что он разрыдается, когда Алферов вдруг выкрикнул, что он никогда никого так, как Нину, не любил.

– Как она? – все спрашивал он у Пети, но Петя ничего толком сказать не мог. Он был у Нины лишь раз, увидел тот же разор, но помноженный на страшную нищету. Нину он застал изможденной немолодой женщиной, хотя ей было только около тридцати. Единственное, что он мог для нее сделать, это сходить в магазин, купить еды и фруктов детям, выглядевшим неухоженными и запуганными. Да еще выслушать Нинины едкие и горькие слова относительно того, что Алферов почти не присылает им денег, а дрова , что он оставил ей для реализации , может засунуть себе в зад.

Позже Петя рассказал мне и неприятную историю, что случилась с ним в тот раз в Сыктывкаре. Наутро после их совместных возлияний Алферов повез свою молодую жену и Петю на моторке на какой-то остров, поблизости от его строящегося дома, где стояли палаточным лагерем его здешние приятели, уехавшие с женами и детьми на природу на шашлыки . Публика эта оказалась довольно неприятной, все мужики – с лагерным прошлым, фиксатые их бабы, шпанистые и неопрятные дети. Когда ближе к вечеру началась пьянка, одна из этих шалав, обпившись водяры, стала довольно откровенно кадрить Петю, несмотря на то, что здесь же был ее муж – мужик немолодой и довольно звериного вида. И когда стемнело, Алферов отозвал Петю в сторону и почти бегом поволок к берегу. Усадил Петю в лодку, где уже сидела перепуганная жена, и тихо, на веслах отошел от берега метров на пятьдесят. И только потом завел мотор. По пути Алферов объяснил, что будто бы слышал, как этот самый оскорбленный муж грозил ночью зарубить москвича топором.

– Он и зарубил бы, – сказал Алферов убежденно, – у них это легко, у них жизнь человеческая и чекушки не стоит…

Через пару лет в Москве кто-то сказал Пете, что Алферов умер от сердечного приступа – ему было чуть больше пятидесяти. Свой дом на реке он так и не достроил. И Петя с горечью подумал, что, возможно, однажды Алферов спас его от смерти, но сам прожил наскоро, начерно, при всем своем стремлении к свободе – несвободно, так ничего толком и не сделав и ничего по себе не оставив, кроме детей, конечно, которые вряд ли смогут, когда вырастут, отца вспомнить. Петя думал об этой еще одной никчемной жизни, что прошла перед его глазами. И, конечно, думал о своей, тоже не слишком складной. Соловые и белые, каурые и рыжие …

О Нине Алферовой и ее детях Петя больше ничего никогда не слышал. И вот теперь Маша Дубельт говорит, что преподает английский этим самым брошенным алферовским детям в количестве трех штук. И Машу весьма удивило Петино изумление. Потому что оказалось, что жизнь Нины без Алферова сделала неожиданный головокружительный вираж.

К Нине как-то заглянул едва знакомый ей господин, случайный алферовский знакомый, с целью посмотреть оставшиеся Нине в наследство иконы. Товар, конечно, был дрянь, но сама Нина гостю очень приглянулась. Это был бездетный вдовец, мучившийся одиночеством. Он забрал Нину с ее тремя детьми в свой загородный дом, женился на ней и детей усыновил. Эта святочная история украшена была и тем, что господин оказался очень состоятельным, реставратором антикварной мебели и коллекционером. Как они живут? Маша с удовольствием рассказала. Получилось очень интеллигентное семейство, у них даже домработница – писательница. На отдельном наборном столике справа от камина всегда стоит графинчик с холодной лимонной водкой из Березки , холодной базарной телятиной и мочеными рыночными яблоками. Сам хозяин спускается из мастерской к обеду в шлафроке с кистями, обед подает горничная. Дети учатся в английской школе, куда их ежедневно возит шофер в каком-то шикарном авто – Маша не разбиралась в марках автомобилей. Как сама Нина? Прекрасно выглядит, следит за собой, отличная жена, мать и хозяйка. Как ее характер? Приветливый, всегда дарит милые пустячки, угощает кофе с шартрезом.