Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

– Открывала? – спросил Петя тоном следователя. – Если пропала бутылка виски в дорогу – задушу.

– Не открывала я, – запричитала бедная Надя, дрожа и крестясь, – ей-богу.

– Замки целы, – сказал Петя, – пошли.

Но тут Петя сделал жест, которого я от него не ожидал: подошел к кровати и погладил Надю по голове. Он провел ладонью по ее мокрой от слез щеке. И пробормотал что-то вроде может, ты и права, и надо хоть иногда себе потакать …

– Я твой должник, – сказал Петя уже на улице. Мне бы послать его по матери, но я лишь поцеловал Петю на дорожку.

Все, так сказать, жертвы Петиных страстей – так, во всяком случае, подавали дело строгие дамы, наблюдавшие не без раздражения и доли ханжества его жизнь со стороны, – лишившись рано или поздно Петиных объятий, отнюдь не гибли от растоптанной любви, но отлично устраивались, выходили замуж и рожали детей, испытывая к бывшему мужу ли, любовнику ли скорее благодарность. Вышла замуж Мяйле, став матерью двух прелестных малышей, вышла замуж Татьяна и тоже родила двоих девочек. Быть может, не так складно пошла жизнь у Иры, она выходила после Пети замуж трижды, но всё у нее не ладилось, все ей казались пресноваты. Вот и эта история, которую я сейчас расскажу, закончилась для девушки Али, по домашнему имени Татарин, самым распрекрасным образом: она, бросив ради Пети жениха, потом вышла замуж за краснодеревщика, по тогдашним меркам состоятельного человека, и родила целых четверых татарчат.

Их роман с Петей развивался достаточно драматично и страстно, не без доли цыганщины. Эта самая Алечка действительно была татаркой – подружкой Лизы. Обстоятельства ее появления в семействе Камневых были экстравагантны. У Лизы появился не совсем обычный поклонник: верующий иудей с пейсами, при этом – генеральский внук, – несмотря на тихий полуофициальный антисемитизм, в советской армии были даже и генералы-евреи. В те годы, как и в другие периоды истории, золотая молодежь искала себя. Так, Лизин приятель на первом курсе отметился тем, что в компании таких же, как сам, обкуренных балбесов из состоятельных семей срывал на улице Горького красные первомайские флаги. Но был отмазан , как тогда говорили, дедушкой-генералом, хотя ему светила если не колония, то армия точно. Не найдя себя на почве антисоветского флагоборчества, юноша возмечтал о Палестине; и чем талмудистская вера хуже с точки зрения духовных исканий, скажем, буддистской? Не говоря уж о том, что в те годы во Внутреннюю Монголию по туристической путевке было никак не попасть, и в Тибет по вызову тети не пускали.

У этого юноши оказался товарищ по кружку подпольного изучения иврита, со школьной скамьи имевший невесту, эту самую стройную и худенькую татарку с прелестной порочно-застенчивой улыбкой, она тоже собиралась вместе с суженым отбыть не сегодня завтра в страну обетованную. И тоже учила иврит, каковое учение ей, закоренелой троечнице, давалось трудно. Она и Лиза, познакомившись таким образм, подружились.

Дальнейшие события мне известны в пересказе Лизы. Летом Елена Петровна на пару со старинной своей ленинградской подругой, женой коллеги мужа, сняла милейшую дачку в Усть-Нарве, старинном ганзейском курорте на территории Эстонии, с дореволюционным еще деревянным вокзалом в прибалтийских белого песка дюнах, с надгробным камнем Игоря Северянина у дороги, с целым дачным поселком, принадлежавшем некогда джаз-банду Утесова. Кто там бывал, тот помнит, что городок стоит по левую сторону устья Нарвы, при впадении ее в Финский залив. А на другой стороне реки жилья нет, но густится сосновый бор с маслятами. Именно обилие грибов в то лето, по мнению Лизы, и изменило так круто личную жизнь ее подруги Алечки по прозвищу Татарин.

Поскольку муж Виктор Владимирович Камнев и на эту дачу ехать наотрез отказался, а ленинградскую подругу позвали домашние дела, то Елена Петровна, чтобы дача, снятая на весь сезон, не простаивала, призвала молодежь. Приехала Лиза с тогдашним своим, первым и недолгим, мужем-невропатологом, холостой и веселый Петя, сообразивший, что как-нибудь, соскучившись в кругу семьи, доберется автобусом от Нарвы до Таллина, куда его звала в гости милая эстонка Эве, окна спальни которой, по ее рассказам, выходили ровнехонько на площадь Ратуши. И Петя решил, что будет весьма складно, валяясь в постели и держа русую головку Эве на плече, слушать шипенье дров в камине, смотреть на соборный шпиль и на старинные часы на башне, на печные трубы на крышах Старого города, отглатывая понемногу тягучий ликер Вана Таллин – такое у братишки было европейское настроение , смеялась потом Лиза.

Но вышло все иначе: за Лизой ринулась ее подруга Аля, заявив, что, ввиду подачи заявления на израильскую репатриацию, это ее лето, быть может, – последнее лето на родине. В скобках заметим, что Эстония никак ее родиной не была, она имела в виду Советский Союз, наверное, но, скорее всего, все-таки Петю. Поскольку, по наблюдениям Лизы, Аля давно была тайно влюблена в ее старшего брата, хоть Петя этого и не замечал. И Лиза ему ничего об этом не говорила, не замечает – и слава богу . Петя, как и многие русские светские православные, был по складу скорее пантеист, чем христианин, точнее – стихийный язычник, и потому, наверное, был заядлым грибником. Однажды вечером, когда вся компания, включая Елену Петровну, сидела за вечерним чаем, Петя объявил, что на следующее утро встает очень рано – за грибами , а потому отправляется почивать. Ему было страшно скучно с нами , заметила Лиза немного обиженно. Петя действительно рано поднялся, стараясь не шуметь и никого не будить, тихо выпил кофе на кухне и отправился. Я услышала сквозь сон, как шебуршится за стеной Татарин, вспоминала потом Лиза, и уже тогда все поняла.. . Аля нагнала Петю, который шагал к паромной речной переправе, заявила, что тоже любит собирать грибы и вообще , при этом сладко потянулась, выставив бугорки грудей. Петя, должно быть, лишь пожал плечами, сказал что-нибудь дежурное, мол, вдвоем веселее, но, скорее всего, не был доволен: его совершенно не тяготило одиночество, потому что в лесу надобно размышлять .

Знает только бор сосновый, как поладили они , лишь однажды Петя, почесываясь, вспомнил, что мох был сухой . Как бы там ни было, но одним прекрасным днем в сентябре Петя спросонья открыл дверь своей квартиры на нежданный звонок и обнаружил на пороге Татарина с чемоданом. Наверное, с тем самым, который до того был собран для отъезда в Палестину. Мне неизвестно, какие чувства вызвало у Пети, так складно устроившегося в своей позе холостяка, это явление. Так или иначе, но отправить Татарина обратно к гражданскому мужу у него духу не хватило. И Аля стала жить у Пети на положении тоже гражданской жены, причем оказалась замечательно подходящей подругой: веселой, богемно неприхотливой и, как увидим, отнюдь не робкого десятка. Она, притершись в семье московских отказников , как назывались тогда не с первой попытки убывавшие по израильским визам эмигранты, сделалась довольно типичной для того времени подругой диссидента , сейчас этого типа почти не встретишь: лихой, ироничной, курящей, с матерком и порывами к самопожертвованию. Но и со скрываемой до времени тягой к простому женскому счастью . Петя не мог последнего нюанса не чувствовать, скажем, однажды он застенчиво признался, когда я был у них в гостях, что Алина мама подарила нам тахту. Этот двуспальный предмет обихода позже исчез, отправившись на дачу к какой-то из Петиных подружек…