Артузов - Теодор Гладков

За годы долгой с ним совместной работы я никогда не видел его в служебной обстановке с расстегнутым воротом гимнастерки. Но в домашней обстановке, особенно на грядках огорода (у него был небольшой дачный участок в Одинцове), его костюм был предельно прост, часто он ходил даже без рубашки. Дача, весьма скромная, к слову, представляла для него интерес лишь как место, где он мог возиться на земле: он очень любил землю, сказывались, должно быть, гены швейцарского крестьянина.

Из привычек еще помню, что он часто закладывал большой палец правой руки за борт кителя или обе руки засовывал под мышки, буквой «Ф»: как раньше по старой азбуке говорили, «фертом». Работая, он часто расхаживал по кабинету. В эти минуты у него появлялась какая–то особая пружинящая походка, он словно скользил по паркету. Отдыхая, любил откинуться в кресле.

В разговоре у Артузова часто проскальзывали нотки юмора, иногда легкой и деликатной иронии, а то и сарказма. Он умел располагать к откровенной беседе. В сугубо официальной обстановке, даже отдавая приказы и распоряжения, не терпел казенщины и формализма.

У него было гладкое, без морщин лицо. Однако, видимо, потому, что носил бородку и усы, а волосы были с сильной проседью, выглядел старше своего возраста, лет на пять– восемь.

Артур Христианович никогда не курил и не пил. Много раз я бывал в его доме, в том числе и по праздникам, но не видел на столе не то чтобы водки, но даже сухого вина. И вот что странно: Артузов не выносил ничего сладкого. Чай и кофе пил без сахара, не ел конфет, пирожных и сладких ягод, тем более арбузов и дынь. Вероятно, такова была особенность его организма.

Характер у Артузова был ровный и легкий. Конечно, иногда он бывал в плохом настроении, но никогда не переносил его на людей, соприкасавшихся с ним в эти минуты по работе. Всегда был вежлив и корректен. Терпеливо и доброжелательно выслушивал человека. Всегда смотрел собеседнику в глаза прямо, с интересом и любопытством. Рассказчиком он был исключительно интересным, обладал совершенно грамотной русской речью.

Его лекции на курсах ГПУ пользовались большой популярностью – такое мнение мне не раз высказывали чекисты, в свое время учившиеся в Москве. Конечно, большое значение имело само содержание его лекций. Они всегда отражали проведенные им дела. Говорил Артузов не только об успехах, но о неудачах и даже провалах.

Артузов с большой щепетильностью, доходящей до педантизма, относился к написанию и редактированию различных служебных документов, приказов, которые составлял сам, или к проектам, которые ему приносили подчиненные на подпись. Грамматику он знал безукоризненно, почерк у него был мелкий, не каллиграфический, но разборчивый. Знал несколько языков: французский, немецкий и английский, лучше – немецкий.

Артур Христианович любил спорт, вернее, физкультуру, физический труд. Ходил на лыжах, катался на фигурных коньках, даже выполнял элементы «школы», очень неплохо ездил верхом (в свое время он занимался в школе верховой езды), хорошо стрелял из пулемета, управлял автомобилем.

Отличительной чертой Артура Христиановича была исключительная скромность, даже иногда (в неслужебной обстановке) какая–то стеснительность. Любил петь. У него был сильный драматический тенор, с этаким металлическим оттенком. Он часто пел дома, в кругу близких друзей. Иногда пел и дуэтом. Артузов любил театр, живопись, литературу, особенно поэзию. В юности он и сам писал стихи, большей частью сатирические.

Артузов был очень внимателен к людям. С большим уважением относился к родителям, ближе был к матери – Августе Августовне. Был хорошим товарищем. В отношениях с коллегами у него было много общего с Менжинским. Дзержинский был для него большим авторитетом, но по характеру он был схож именно с Менжинским.

У Артура Христиановича было трое детей – сын Камилл и две дочери. Относился он к ним как старший товарищ, просто и уважительно, так же вел себя и с детьми своих товарищей. Свою дачу он шутливо называл Лиденоры – в честь дочерей Лиды и Норы.

А еще Артузов был очень самокритичен. Подчиненным прощал их ошибки, себе – никогда и открыто их признавал. К тому же был доверчив, порой даже наивен, что весьма необычно для профессионала разведки и контрразведки столь высокого класса. В совокупности подобные черты характера при определенных обстоятельствах могут привести к трагедии. Такое и произошло с Артузовым. В 1937 году… »

Люди, знавшие Артузова, рассказывали автору о некоторых других его пристрастиях. Так, в очень редкие минуты отдыха, чтобы как–то отвлечься от серьезных дел, он предавался мелкобуржуазному занятию провинциальных салопниц: раскладывал… пасьянсы! Особенно уважал «Могилу императора», который сходился весьма редко.

Еще он любил на даче возиться с мотоциклом. Даже не ездить, а именно возиться: отлаживать мотор, регулировать тормоза, систему зажигания и т. п. Видимо, сказывалась его всегдашняя тоска по деятельности инженера.

* * *

Все последующие дни Артузов занимался разработкой новой операции. С Менжинским встречался каждый вечер – высказывал свои соображения, отстаивал их при критическом штурме Вячеслава Рудольфовича. Так отшлифовывалась и принималась каждая деталь. От некоторых внешне эффектных и заманчивых комбинаций и ходов пришлось отказаться.

– Знаете, Артур Христианович, – сказал как–то Менжинский, – у англичан есть поговорка «This is too good, to be true» – «Слишком хорошо, чтобы быть правдой». Знаете, когда все идет гладко, это уже вызывает подозрение. Не бывает так в жизни, согласитесь. Савинков – конспиратор с огромным опытом. К тому же дело Азефа и для него не прошло бесследно. Когда он планирует операцию, то обязательно закладывает в нее избыточный запас прочности на случай, если какие–то частности не сработают. Он по опыту знает, что в долгой войне без поражений и провалов не обойтись. А вы хотите обеспечить ему сладкую жизнь, одни успехи для повышения веса нашего «Синдиката». Савинков этому никогда не поверит.

Артузов в подобных случаях не обижался. Он глубоко уважал Менжинского за огромные знания, ум, опыт. А потому свое мнение отстаивал в разговорах с ним горячо и упорно, но без упрямства. Если аргументы собеседника оказывались сильнее, умел согласиться с ними. Кстати, точно так же он вел себя и с подчиненными. Вот и сейчас, признав правоту Менжинского, отказался от «гладкописи», ввел в разработку определенные канавки и кочки, для большего правдоподобия и жизненной убедительности.

Все это, однако, касалось лишь общей схемы – тут помогал и первый опыт с «Трестом». В эту схему предстояло внести множество поправок, дополнений, обусловленных развитием реальных событий и личными качествами конкретных людей, которым предстояло принять участие в операции, причем с обеих сторон.

Артур Христианович изучил десятки савинковских агентов – либо задержанных в последнее время, либо находящихся под наблюдением контрразведчиков. Помогла информация, полученная при допросах Опперпута. Наконец у него появились основания прийти к Менжинскому с предварительным докладом.

– Кажется, нам удалось тут подобрать ключик, который, по моим предположениям, может открыть савинковские двери.