Саперы - Артем Владимирович Драбкин

ним, думаю. И так минут пять мы все пили, потом наполнили фляги. Как ни шумел наш командир взвода, ничего мы не прекратили. Через 10 минут мы встали, мокрые, но утолившие жажду. Тем временем пришел приказ, опять собрались командиры рот и взводов у комбата, пришли назад и говорят:

— Идем прямо в деревню.

А там в деревне была фактически одна широкая улица, и командование решило идти по ней до тех пор, пока немцы не обнаружат нас. Как только поднимается тревога, мы начинаем стрелять, причем заранее определили, что какой-то взвод стреляет вправо, а другой влево. В окна мы должны были бросать гранаты и вот так с криком «Ура!» пройти через всю деревню.

Представьте себе эту картину: идем по деревне, в первый раз такая ситуация, я поставил винтовку на боевой взвод, самозарядка на этот раз меня не подвела, даже наоборот, с ней было очень удобно, ведь там было в обойме 10 патронов. И как мы тихо без единого выстрела приблизительно одну треть деревни прошли. А почему так? Заранее послали 6 человек разведчиков, и они сняли тихо часовых. Но тут, видимо, нас кто-то заметил, как пошли крики, кстати, перед входом в деревню была дана команда: «По танкам не стрелять, а по бронетранспортерам бросать гранаты!» Но кто-то бросил гранату в танк, он загорелся, крик, шум, немцы выскакивают в одном белье, мы стреляем по ним. Это у меня был единственный раз на фронте, когда война происходила так, как в кино показывают. Темнота, понимаете, но мы стреляем. И тут немцы выпустили осветительную ракету, а это нам помогло. Дурачье. Как мы пошли косить немцев, капитально перебили их, километр длилась деревня, мы его пробежали, в итоге все живы, только двое ранены, мы их забрали с собой. Вышли где-то в три утра, смотрю, командир взвода смело так приказывает:

— Построиться в походный порядок, мы где-то через часа два будем у своих.

Построились, конечно, оставив арьергард на всякий случай, если немцы все-таки опомнятся и начнут на нас жать, но немцы никуда не двинулись, я думаю, там мы не меньше 40–50 человек только убили или тяжело ранили, там же встал на ночевку целый немецкий батальон. Так мы топали, потом начало светать, командир роты построил нас, смотрим, костры горят, начинаем думать, что такое. Панкратов заметил наши взгляды и объяснил:

— Не смотрите, не смотрите, это наш полк, сейчас туда пойдем.

После комроты выступил перед нами:

— Благодарю вас за службу, молодцы! Это было для нас первое настоящее сражение, ребята, хвалю вас, а теперь вперед марш!

Мы пошли, и слушайте, километр какой-то, и мы уже у своих. Все, нас, наконец накормили. Боже, это было чудо какое-то! Днем авиация наша господствовала уже в воздухе, мы уже совсем не прятались днем, ведь шла вторая половина 1943 г. Потом мы пошли дальше, уже приближаемся к г. Донецку, прошли города Есеноват, Амбросиевку. И вот за 5–7 км до самого Донецка нам приказали занять оборону, впереди — дорога, кукуруза растет, и как только поле заканчивается, нам было приказано там окопаться, приказали всей роте, и наш взвод тут же, копаем себе, Габриэль через 3–4 человека от меня, только закопались по коленки, и тут взрыв. Оказалось, что то ли шальной немецкий снаряд из 75-мм пушки прилетел, то ли они увидели нас и зацепили. Снаряд разорвался всего в каких-то десяти метрах от меня. Все произошло так внезапно, я тут же лег, на меня посыпались комки земли, гарь, порохом пахнет. И я слышу стон, крик, несколько человек были ранены. Один раненый, Косарев, кричал все: «Ребята, застрелите меня, я больше не могу!» Ему осколок в позвоночник попал, но кто же будет стрелять, вы что, и вдруг выстрел, видимо, он сам добрался до своей винтовки. А у нас ручной пулемет разбило вдрызг, ничего целого не осталось. Мамед стонет, вижу, Габриэль сидит на земле, кровь хлыщет так, что все лицо залито. Он на меня взглянул и говорит:

— Что это ты на меня так смотришь?

— Ты что, быстренько вытри лицо, я сейчас приду, перевязать тебя надо!

Он лицо протер гимнастеркой, я же подбежал, вытащил индивидуальный пакет и вижу, что у него осколок прошел через весь лоб по касательной, кусок кожи снял, тот болтается, а кровь хлыщет. Я кусок этот на место поставил, сразу перевязал все это дело, намоченным бинтом лицо протерли, все смыли, я говорю своему другу:

— Надо бы тебе в медсанбат:

— Да какой медсанбат, ничего, пройдет!

Видишь как, другой бы на его месте обрадовался. Затем я подскочил к Таирову, смотрю, он весь бледный лежит, я спрашиваю:

— Мамед, что с тобой?

— Живот, — только и смог произнести мой друг. Я быстренько открываю ему живот, а там две дырки, кошмар, мы же недавно поели. И в это время командир взвода Рожков отдает команду, видимо, приказ комроты Панкратова:

— Сменить позицию, выйти к дороге! И там ждать!

Я докладываю Рожкову, что пулемет разбит, а Таиров в тяжелом состоянии. Тот спрашивает:

— Можешь Таирова забрать?

— Могу. — Взваливаю его и винтовку Таирова на себя, 200 метров прошли к дороге. Уложил я его, в это время, откуда ни возьмись, появилась повозка, на ней санитар пожилой лет под 50, с повязкой красного креста на рукаве. Я говорю ему:

— Вот раненый.

— Немедленно надо осмотреть. — Я же побежал, там кричат, что надо немедленно взять сухпаек. Я взял себе и Таирову две буханки хлеба, селедки, сахар, махорку, еще что-то такое, принес, смотрю, что там, а санитар говорит мне:

— Не надо везти, он умирает.

— Как умирает? Не может быть.

— Все. — Таиров смотрит на меня и говорит по-армянски: — Конец, Азат.

Я смотрю, он еще сильнее побледнел, и все. Весь взвод малыми лопатами копал ему могилу около дороги, выкопали, завернули его в плащ-накидку и положили туда. Нашел я где-то небольшую досточку, а химический карандаш мы все носили, и написал им: «Таиров Мамед, 1925–1943 гг. Село Сухлиси, Ахалциский район, Грузия». Постоял, наши вперед пошли, я же стою, и тут мне командир арьергарда говорит:

— Давай назад в строй.

Пошли мы дальше, уже темно, 10 км медленно топаем, никакой стрельбы, но тут увидели, что лежат человека 4 гражданских, видимо, их немцы расстреляли, нашего брата. Двигаемся дальше, в 4 часа утра входим в город Сталино (ныне Донецк), в первый раз я видел такой огромный город, слева и справа горят многоэтажные дома, мостовая, слышен только топот солдатских сапог и треск падающих горящих бревен. Абсолютная