Звонок в прошлое - Рейнбоу Рауэлл

– Угу.

– Я могу с ним поговорить?

– Нет.

– Почему? – спросила Джорджи, непроизвольно ударившись затылком о стену.

– Он устал и спит наверху. Нам он запретил подниматься. Даже пи-пи мы делаем внизу.

Правильнее всего было бы потребовать, чтобы Нуми поднялась с телефоном наверх и разбудила Нила. Ему звонит не кто-нибудь, а его жена, которая не разговаривала с ним целых три дня. Или тринадцать часов. Или пятнадцать лет.

– Пусть спит, – вздохнула Джорджи. – А с Элис можно поговорить?

– Элис с бабушкой играют в «Монополию».

– Важное занятие.

– Да. А мне тоже надо идти. Мой горячий шоколад совсем остыл.

– Мяу, – сказала дочери Джорджи. – Мяу-мяу, любовь моя, мой зеленый котенок.

– Мяу-мяу, мамочка. Я люблю тебя больше, чем клубки с шерстью.

Нуми отключилась.

В моей старой комнате есть волшебный телефон. По нему я могу позвонить своему мужу в прошлое. Там мой муж еще не является моим мужем. Там он свободный парень, который, скорее всего, не должен был бы становиться моим мужем.

В моей старой комнате есть волшебный телефон. Сегодня утром я выключила его из сети и убрала в шкаф.

Возможно, вся магия исходит от меня. На какое-то время я обрела магические способности. Ха-ха! Путешествие во времени!

Можно ли это считать путешествием во времени, если путешествует только мой голос?

В моем шкафу лежит волшебный телефон. И я думаю, что он соединен с прошлым. А еще я думаю, что своим вмешательством в прошлое я могу что-то исправить. Я думаю, что своим вмешательством в прошлое я могу задать нужный ход последующим событиям.

Когда Джорджи вернулась в кабинет, вид у Сета был такой, словно это в его жизни все шло наперекосяк. На рубашке расстегнулась еще одна пуговица. Всклокоченные волосы торчали возле ушей и на затылке.

Джорджи встала у доски, приготовившись записывать и подчеркивать.

Это было несложно. Персонажи их шоу появились много лет назад и успели приобрести индивидуальные черты. Оставалось лишь превратить все это в несколько эпизодов готового сценария. Джорджи могла заниматься этим даже во сне. Иногда так и бывало. Она просыпалась посреди ночи, вскакивала и принималась искать бумагу. Почему-то она так и не приобрела привычку класть на ночной столик записную книжку.

Нил тоже просыпался, стремясь схватить ее за бок и уложить обратно.

– Что ты ищешь? – спрашивал он.

– Бумагу, – отвечала Джорджи, вырываясь из его рук. – У меня возникла идея. Надо ее записать, пока не забыла.

Нил дышал ей в спину:

– Расскажи мне. Я запомню.

– Ты заспишь.

– Расскажи, – требовал Нил, кусая ее за спину.

– В общем, Хлоя – главная героиня – собирается на бал. Она выбирает, в чем ей пойти, и останавливает выбор на старом платье своей матери. Хлоя знает, что в этом платье ее мать когда-то блистала на школьном балу. Она хочет немного переделать платье, чтобы оно было как в фильме «Девушка в розовом»[29], но только портит мамино платье. А потом с ней произойдет что-то неожиданное и не слишком приятное, когда она будет танцевать под песню «Try a Little Tenderness».

– Запомнил. – К этому времени Нил силой укладывал ее обратно. – Танцы. Платье. «Try a Little Tenderness». Теперь можем спать.

Но они засыпали не сразу. Нил задирал на ней пижаму и начинал кусать ей спину, пока у обоих не пропадал сон.

Потом Джорджи медленно погружалась в сон. Нил обнимал ее за бедро, уткнувшись лбом ей в плечо.

Танцы. Платье. «Try a Little Tenderness».

Джорджи тряхнула головой и посмотрела на доску, пытаясь вспомнить, где она перестала следить за ходом обсуждения.

В тот жуткий вечер, когда Нил рассказал ей о существовании у него подруги (черт бы побрал эту подругу!), Сет отвез Джорджи домой, а сам вернулся праздновать Хеллоуин. Она сидела в своей комнате, слушала взятые у матери альбомы песен Кэрол Кинг и писала жуткий монолог для зачета по сценическому искусству.

Тогда она еще подумывала стать актрисой. Потом решила, что ее внешность и мозги лучше соответствуют карьере сценариста.

– И что тебя так тянет сцена? – допытывался Сет. – Неужели тебе интересно произносить слова, написанные другими? Ты даже в движениях не свободна. Какой-нибудь режиссеришка будет командовать каждым твоим жестом… Актеры – всего лишь живые марионетки.

– Если это так, тогда ты встречаешься с кучей живых марионеток, – парировала Джорджи.

Джорджи хотелось быть не театральной актрисой, а актрисой разговорного жанра. Но такие актеры чаще всего выступали в клубах и барах. Джорджи терпеть не могла подобных заведений. Плюс работа по вечерам. А ей хотелось выйти замуж и иметь семью.

Сет уже тогда соблазнял ее карьерой телевизионного сценариста. «Это комедия с медицинской страховкой в придачу», – говорил он. Воображение рисовало ему роскошные особняки, дорогие автомобили и отдых на лучших курортах.

На следующее утро Джорджи отправилась в общежитие, где жил Сет, купив по дороге сдобных рогаликов. В коридоре ей попалась красотка Бреанна, с которой Сет провел ночь. Бреанна удивилась, увидев Джорджи. Джорджи молча кивнула ей, словно они работали вместе.

У Сета были мокрые волосы – недавно из душа. Когда Джорджи вошла, он менял постельное белье.

– Как грубо, – поморщилась она.

– Что грубо?

– Это.

– А тебе предпочтительнее, чтобы я не менял простыни?

– Мне предпочтительнее, чтобы девица, душ и смена белья произошли до моего появления и я бы не думала о твоем сексе с Бреанной.

Руки Сета застыли с наполовину развернутой простыней.

– Значит, ты об этом думаешь? – улыбнулся он.

Джорджи молча села за стол. Сет учился на старшем курсе и потому жил один. Включив его компьютер, Джорджи искоса поглядывала, как он перестилает кровать.

Что ни говори, а Сет был великолепен. Он знал свои сильные стороны.

Большинство его сверстников представляли собой сырой материал. Красивые глаза, не всегда мытые и расчесанные волосы, кое-как подобранная одежда. Сет в этом напоминал девчонку. Он был лучшей девчонкой, чем Джорджи, поскольку знал, как пользоваться своими природными данными. Он тщательно следил за длиной волос и, естественно, не забывал регулярно их мыть. Он носил одежду пастельных тонов, отчего его кожа выглядела загорелой. Сет умел себя преподнести. Ей. Всем. «Вот он я, – говорил его облик. – Прошу любить и жаловать».