Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

С минуту продолжалось молчание.

– Я, я, я! – вскричало множество рыцарей из свиты эрцгерцога, и сам он также присоединил свой голос, вызываясь выступить на защиту знамени.

– Зачем же медлить? – вскричал граф Валленрод, прибывший в Святую землю с венгерских границ. Его исполинская фигура носила отпечаток мощи и отваги. – Человек этот попирает честь земли нашей, благородные соотечественники. Отомстим ему за обиду! Сломаем английскую гордость!

При этих словах он быстро обнажил свой меч и поднял уже руку, чтобы нанести Ричарду сильный удар, но в это время рыцарь Кеннет бросился вперед и отразил его своим щитом, закрыв короля от рокового исхода.

– Я дал клятву, – сказал Ричард, и голос его громко прозвучал даже в этом шуме, – не наносить удара по человеку, носящему на себе знак креста. Я дарую тебе жизнь, Валленрод, живи и помни Ричарда Английского.

Сказав это, он обхватил руками венгерского исполина и с силой откинул его назад. Тело его пролетело над зрителями и тяжело упало на край площадки, оттуда медленно скатилось с вершины горы до самой подошвы: граф лежал мертвый, с вывихнутым плечом.

Присутствовавших потрясло происшедшее, и никто из свиты герцога не решился вновь вызваться на борьбу. Лишь стоявшие в дальних рядах, помахивая своими саблями, кричали:

– В куски рубите английскую собаку!

Но остальные, испытывая сильный страх, старались водворить спокойствие:

– Мир! Мир! Мир креста ради, ради святой церкви, мир ради нашего святого отца Папы!

Видно было, что, несмотря на эти крики, никто не решался выступить против короля, а между тем Ричард с яростью продолжал попирать ногами австрийское знамя; его лихорадочно возбужденные глаза, устремленные на присутствовавших, казалось, искали себе нового противника, но австрийские дворяне расступились, потупив глаза. Лишь де Во и рыцарь Спящего Барса стояли около него, готовые защищать Ричарда до последней капли крови, их могучий рост и всем известное мужество служили в том порукой.

Солсбери также приближался со своим войском, с алебардами и копьями наготове и с натянутыми луками.

В это же время Филипп, король Французский, в сопровождении двух дворян, также подошел к площадке, чтобы узнать о причине шума. Он был поражен, увидев Ричарда Английского стоявшим перед их общим союзником, эрцгерцогом Австрийским, с угрожающим видом. Ричард немного смутился, заметив Филиппа, которого он хоть и не любил, но уважал за наблюдательный ум: ему было досадно, что Филипп застал его в раздражении, не подобающем монарху и крестоносцу. Он постарался незаметно снять свою ногу со знамени, и лицо его, пылавшее гневом и яростью, приняло более спокойное выражение. Леопольд также старался сохранить внешнее спокойствие, хотя ему было страшно неприятно появление нового свидетеля его позора и оскорбления, нанесенного ему королем Англии.

Одаренный многими положительными качествами, давшими ему имя Август, Филипп мог быть назван Одиссеем Крестовых походов, подобно тому как Ричард, по справедливости, заслуживал имя Ахилла среди крестоносцев. Французский король был мудрым, благоразумным и осторожным государем. Хладнокровный, дальновидный и неуклонно стремившийся к достижению раз намеченной цели в делах государственных, он строго охранял королевское достоинство. Обладая личной храбростью, он все-таки был более политиком, нежели воином. В Крестовом походе он принимал участие не столько по собственному желанию, сколько по настоятельным убеждениям церкви и благодаря единодушному порыву, охватившему в то время все феодальное дворянство Франции. Филипп-Август Французский был, безусловно, образованнее Ричарда, но здесь, в Палестине, где в постоянной борьбе с врагами больше требовалась личная храбрость, нежели изворотливость и тонкость политика, он вынужден был уступить первенство королю Англии. Неукротимой, беззаветной отваге Ричарда, невольно увлекавшей воинственных крестоносцев, как бы противостояли осторожность и благоразумие Филиппа: так бледный, хотя и ясный, свет лампады, делается вдруг незаметным при ярком, ослепляющем глаза блеске пылающего факела.

Это, конечно, сознавал Филипп и, со свойственной самолюбивым натурам щепетильностью, втайне негодовал на Ричарда. Поэтому неудивительно, что он с радостью пользовался всяким случаем, когда неукротимый, подчас доходивший до буйства нрав английского короля давал ему возможность подняться в глазах общественного мнения благодаря своему хладнокровию и сдержанности.

– Что означает, – спросил Филипп, – эта недостойная ссора между Его Величеством королем Англии и его высочеством эрцгерцогом Австрийским – двумя христианскими монархами, во имя креста давшими клятву братства? Возможно ли, чтобы верховные предводители и столпы этого священного похода…

– Увольте от ваших укоров, король Филипп, – воскликнул Ричард, возмущенный при мысли, что его приравнивают к эрцгерцогу, – его высочество Леопольд Австрийский, этот столп, как вы его назвали, оскорбил меня своей дерзостью, а я наказал его. Вот все, что произошло.

– Король Франции, – обратился эрцгерцог к Филиппу, – выношу на ваш суд и на суд всех государей и владетельных князей оскорбление, нанесенное мне английским королем: он сорвал мое знамя, изорвал его и попрал ногами!..

– За то, – перебил его Ричард, – что он имел дерзость водрузить его рядом с моим королевским штандартом!

– Как владетель, равный тебе, я имел на то право, – отвечал эрцгерцог, ободренный присутствием Филиппа.

– Поговори еще о равенстве, – вскричал Ричард, – и клянусь тебе святым Георгием, тебя постигнет участь твоего расшитого платка, который теперь никуда не годен и ничем не отличается от обыкновенного.

– Успокойтесь, мой английский брат, – сказал король Филипп, – я докажу эрцгерцогу, что он заблуждается. Не думайте, благородный Леопольд, что мы признали себя подчиненными королю Ричарду тем, что позволили водрузить английское знамя на самом высоком месте. Ведь думать так безрассудно, хотя даже орифламма[16]– великое знамя Франции, уважаемое самим Ричардом как вассалом по своим владениям во Франции, стоит теперь ниже английского. Мы все поклялись как братья забыть тщеславие и гордость и должны помнить, что своими мечами пролагаем путь к Гробу Господню. Лишь из уважения к славе и заслугам Ричарда я и все князья уступили ему в этом походе эту честь, на что при иных обстоятельствах, конечно, не согласились бы. Я уверен, что вы выразите свое сожаление, что поставили знамя на этом месте, а Его Величество даст вам удовлетворение за оскорбление, нанесенное им.

Рассказчик и придворный шут, удалившиеся на безопасное расстояние, когда дело приняло угрожающий характер, теперь, когда порядок восстановился, вновь подошли.

Рассказчик, слывший оратором, был так восхищен речью Филиппа, что, когда французский король умолк, он сильно потряс своими звонками и, забыв, перед кем стоит, громко выразил удовольствие по поводу того, что такой речи еще не слышал.