Бикфордов час - Сергей Самаров

– А что тогда карту убрал? Посмотрел бы внимательно. Эту карту мы тебе с собой не выделяем. Эта карта – залог нашей безопасности.

– Не доверяешь? – хмыкнул я.

– Не в том дело. Просто я не верю в бессмертие. Шальная пуля, и все… Где-то в окопе пьяный Олесь проснулся, захотел в туалет, но спьяну добежать не успел – обгадился. И от расстройства психики дал очередь в ночь. И все. И пуля в голову. А утром кто-то сползает, хотя бы чтобы карманы «обшмонать», и все, и карта будет у «укропов». Рассмотрят. Будь уверен, они карты читать тоже умеют, когда протрезвеют. А иногда, когда выпить нечего, потому что все вокруг уже выпито, даже они трезвеют.

– Вот потому и не беру.

– Так рассмотри хорошенько. Зря мы, что ли, «коридор» делали? Наши саперы рисковали, чтобы ты прошел. Брюхом на мину ляжешь, мы в ответе будем. И нам обидно. Мины-то наши, мы ставили. Не для тебя же старались.

– Я уже посмотрел.

– Я и спрашиваю, запомнил? Ты говоришь, что все запомнить невозможно.

– Потому я и не забиваю себе память. Невозможно, значит, и пытаться не надо. Надо просто сфотографировать. А потом, уже на месте, фотографию в голове воспроизвести.

– Это как?

Вихрь не работал раньше со спецназом ГРУ и потому не знает, чему нас долго и с толком обучали, порой даже под гипнозом, чтобы развить определенные способности, недоступные человеку в нормальном состоянии. В процессе обучения, кто умеет, сам себя вводит в альфа-состояние полусна, кто не умеет, прибегает к услугам психотерапевта. И так проходят обучение. Знания, полученные в альфа-состоянии, откладываются глубоко, некоторые даже в подсознании. И помогают работать.

Комбат выложил на стол другую карту, где не было отмечено ни минное поле, ни «коридор», подготовленный саперами для меня и разведчиков батальона. Вихрь ничего не сказал, только пододвинул ближе ко мне карту и убрал подальше карандаши, чтобы я не начал на чистой карте отметки наносить. Я понял, чего он хотел в своей недоверчивости. И просто показал пальцем, где нам необходимо идти, придерживаясь «коридора». Комбат сверил с основной картой, покачал головой с непониманием, маловерием, но и с одобрением:

– Вот это память. Это какая же хренова нагрузка на мозг – все в голове держать… У меня бы, скажу честно, от натуги мозги бы через задницу вытекли.

Я еще раз повторил, что в голове всю карту, имеющую при своем масштабе множество мелких деталей и обозначений, удержать невозможно. Я просто фотографирую карту, а потом восстанавливаю фотографию в памяти. Причем фотография содержится тоже не в памяти, а в подсознании. А где живет подсознание, не скажет никто, кроме Бога. Никто не скажет, и где память в организме живет, не только подсознание. Сколько в различных институтах, университетах и лабораториях ни исследовали мозг в момент запоминания, не смогли найти участки, которые в это время активизируются. И есть даже предположение, что человеческая память живет не в теле, а где-то вокруг него, в ауре или еще где-то. Кто-то даже предположил, что все знания откладываются в земной оболочке, которую академик Вернадский назвал ноосферой. Запоминая что-то, человек добавляет свои знания в ноосферу, а потом считывает данные. Иногда эти же данные могут прочитать даже другие. И именно поэтому, например, Маркони и Попов одновременно изобрели радио. Попов испытал его на три дня раньше, а Маркони в это время изобретение запатентовал.

Вихрь после этого стал уже смотреть не с восхищением, а с недоумением. И только упоминание имени знаменитого академика удерживало его от того, чтобы покрутить пальцем у виска. А я дальше развивать теорию не стал, отчасти потому, что сам о ней только слышал, но почти ничего, кроме того, что сказал, не знал. И решил, что пора отправляться. Время, хотя темнота приходит уже в пять вечера, неумолимо приближалось к началу ночи. И даже странно было подумать, что только сегодня я еще был на территории России, и всегда имел возможность развернуться, и отправиться догуливать отпуск вместе с женой. Но привычное чувство ответственности, давно уже прочно осевшее в крови, заставляло делать иначе. К тому же судьба матери меня сильно волновала. И со смертью отца еще предстояло разобраться. Так разобраться, чтобы предотвратить подобные смерти других людей, которых я знал и помнил с детства, моих односельчан, и не только их. Когда зверь начинает чувствовать свою безнаказанность, он звереет еще больше. Волк, забираясь в загон с овцами, сначала убивает только одну, которую может унести. Но от запаха крови он пьянеет и начинает убивать всех. И не успокаивается, пока всех овец не перережет. Это волк. А я волкодав по сути своей и по воинской профессии. И моя работа, моя прямая обязанность задавить волка, чтобы не допустить последующих убийств. И в этом случае не самое главное в том, что убит был мой отец. Как я предполагаю – был убит. На его месте мог оказаться любой другой из моих односельчан. И я остановлю волков. Я объясню им, что не они хозяева жизни человеческой. А единственное доступное объяснение в данном случае – уничтожение их самих. Это мне и предстояло сделать…

* * *

Окоп был неглубоким. Какой-то рыжеусый ополченец, веснушчатый настолько, что веснушки светились даже в ночи, разбуженный нашим приходом, услужливо предложил помощь – сцепил руки у живота, делая ступеньку, и присел для моего удобства. Я кивком поблагодарил, но от услуги отказался, уперся руками в края окопа и, после маха ногами, легко запрыгнул животом на бруствер. Сразу перекатился, занимая нужную позицию и принимая направление. И уже лежа водрузил на голову индикатор оптической активности. Мне не хотелось бы, чтобы меня и группу заметили. Инструктаж всем шестерым разведчикам я дал заранее. Основное в моих наставлениях – передвигаться предельно бесшумно. Второе, не менее главное, когда я буду работать, мне не мешать. Все нужное для работы у меня было с собой. Автомат у ополчения я брать не стал. Комбат Вихрь и без того жаловался, что не может взять себе пополнение, хотя многие из местной молодежи просятся. Не хватает оружия. Только после какой-то удачной вылазки ДРГ, когда удается захватить несколько автоматов, в батальон принимаются новички. Я уже добыл за ночь пять автоматов. Значит, еще пять человек смогут встать в строй, и если каждый сумеет дать хотя бы по одной прицельной очереди, уже будет хорошо для всех. Если все пройдет удачно, Вихрь сможет взять еще четверых на пулеметы. Так, возможно, моими личными стараниями, батальон и усилится.

– За мной!

Разведчики привычными тройками последовали за мной – покинули окоп и поползли, по ходу дела выравнивая строй. Хотя необходимости в выдерживании строя при ползании особой не было. Тем более так далеко от противника. Если бы еще передвигались тройками по какому-то пространству, в лесу или в городе, это имело бы значение, поскольку там каждый боец тройки контролирует собственный сектор и часть сектора соседа. Здесь, при передвижении ползком, такой необходимости и даже возможности не просматривалось. Но я устанавливать свои порядки не стал. Пусть ползают, как их учили. Главное, чтобы песни не пели и вообще не шумели.

Я, естественно, полз направляющим. Полз, прислушивался и морщился. Хотя разведчиков ополчения и обучали лучше, чем «матрасники» обучают «укропских» диверсантов, передвигались они все же излишне, на мой взгляд, шумно. Своих солдат за такое передвижение я отправил бы туалеты чистить. Сейчас в армии, правда, ввели штатных уборщиков и уборщиц, но эти уборщики и уборщицы бывают счастливы, когда кого-то из солдат наказывают и отдают им во временное подчинение. Осчастливливать уборщиков время от времени приходилось. Мы ползли по «коридору» в минном поле. Я при этом прекрасно ориентировался, ни разу не прибегнув к компасу. Ориентир у меня был надежный и стационарный – «укропская» пулеметная точка, хотя и видимая только в тепловизор. Проверяя себя, я дважды поднимал свой бинокль, но оба раза убеждался, что и в ночи стороны света чувствую правильно, они никуда не смещаются, и я передвигаюсь точно по коридору. А скоро и минное поле кончилось.