План битвы - Дмитрий Ромов

вроде не попутал. Я твой партнёр. Договор такой был. И я, в отличие от тебя, свои проблемы сам решаю. Ты за меня впрягался хоть раз? Всё что я сделал, в том числе и для тебя, я сделал своими силами. А вот я за тебя впрягался, не помнишь уже? «Волну» позабыл? И Корнея, кстати, я чисто для тебя грохнул, хотя мне бы хватило просто ему по ушам дать. Я, по большому счёту, и казино сам организовал, ты бабки только башлял и не парился, да? Или я берега опять путаю и не то что-то говорю? А правилка? Кто из-за тебя пулю словил-то, не помнишь? Не Киргиз случайно? Может, и в Афгане он за тебя шею под бензопилу подставлял?

Цвет слушает, наклонив голову вперёд и уперев кулаки в бока. Лицо набыченное, глаза злые, желваки гуляют. Но ничего, пора его на место поставить, приземлить, как говорится.

— Возможно, я не догоняю и у брата твоего потенциал больше моего, — продолжаю я. — Может быть, всяко же бывает. К тому же он тебе почти что родная кровь. Пох*й, что вместе со звездочётом хотел тебе кишки выпустить. Это твои дела, я в них лезть не могу. Кто я такой для этого? Просто если ты с моим врагом работаешь, я не могу с тобой продолжить сотрудничество. По крайней мере до тех пор, пока он жив. Я эту проблему могу сам решить, я тебе говорил. После Айгуль он, считай, мой кровник.

— Я сказал нет! — хрипит Цвет.

— Нет, так нет, — соглашаюсь я. — Значит все будущие проекты ставим на паузу, а по текущим я тебя уведомлю, кому передам в управление свою долю.

— Это чё значит?

— Что это значит? Значит, что дальше каждый сам по себе. А в казино от меня придёт кто-то другой и будет заниматься вопросами вместо меня и бабки забирать, что мне причитаются. Но будет он, скорее всего, немного более напористый, чем я и жёсткий, потому что за ним весь карательный аппарат самого большого в мире государства.

— Чё ты сказал?

— До тех пор, пока Киргиз жив. А там снова поговорим, если захочешь.

— Нет, ты в натуре попутал, фраер… — еле сдерживается Цвет.

— Да, Корней мне то же самое говорил.

— Сска…

— Не нравится, давай к Ферику обратимся, пусть он рассудит.

— Чего?

— Ты понял, чего. Не хочешь дружить, я не настаиваю. Ладно, короче, сорян за многословие. Я пошёл. Празднуйте, победители, да не забывайте тех, кто вам эту победу подготовил. Думай, Цвет, все решения в твоих руках. Я тебе доказал неоднократно, что слово держу, ну и всё остальное ты про меня знаешь.

Я поворачиваюсь и иду, посвистывая свистулькой из акации.

Тот ещё денёк… Возвращаюсь домой, но прежде, чем идти к себе, звоню из автомата Рыбкиным. Трубку снимает Гена.

— Здорово, Геннадий Аркадьевич, — приветствую его. — Позови Наталью к телефону.

— Щас, — отвечает он и кладёт трубку рядом с телефоном.

Раздаются шорохи поэтому, что там у них происходит, я не слышу.

— Нет, — через некоторое время говорит он. — Сказала, что не может говорить.

— Понял. Ладно, я сейчас поднимусь. Может так уговорю. Как она там?

— Хреново, как. Лежит, температура поднялась.

— Сейчас я.

Становится тревожно и под ложечкой начинает сосать. Ёлки, что ещё за температура… Поднимаюсь. Гена открывает дверь. Выглядит так себе, ломает его, похоже, глаза бегают, лицо в поту. Смотри-ка, держится.

— Дядь Ген, ты сам-то как? Тоже что ль температура?

— Да ну тебя, — зло бросает он. — Иди вон, разговаривай!

Я подхожу к спальне и, останавливаясь перед открытой дверью, легонько стучу по косяку.

— Наташ, привет…

Она резко поворачивает голову и бросив взгляд, затравленного зверька, резко набрасывает себе на голову одеяло.

— Не заходи… — глухо доносится её голос.

— Ну, ты чего, я просто тебя проведать зашёл.

— Нет, Егор, пожалуйста, не надо. Иди, очень тебя прошу, я сейчас не могу разговаривать.

— Ну, ты из домика-то выгляни, я ж не слышу, чего ты там бурчишь. Наташ… Слушай, я хотел тебе сказать…

— Нет! — она отбрасывает одеяло и я успеваю заметить её испуганное и одновременно сердитое лицо. — Уходи, Егор! И дверь прикрой, пожалуйста… Не… не смотри на меня…

— Ну, ладно, — говорю я и отворачиваюсь. — Ты как вообще?

— Я не могу с тобой говорить. Уходи, пожалуйста. Я серьёзно. Не нужно, понял? Не нужно разговоров.

— Ну, ладно, — вздыхаю я. — Ты тогда выздоравливай, а поговорим после, да? Меня наверное не будет всю следующую неделю, нужно в командировку ехать. Так что ты смотри, не вздумай смыться за это время, лады?

— Иди уже, — стонет она.

Блин, ну что мне остаётся? Отступаю.

— Дядь Ген, ты, если что, завтра врача вызови, ладно?

Он кивает.

— А если температура сбиваться не будет, скорую вызывай.

Дома я сажусь в кресло у тумбочки и погружаюсь в раздумья.

— Егор, ты чего, грустный такой? — беспокоится мама. — Ты как себя чувствуешь?

— Нормально, мам, задумался просто, а так не грустный, всё в порядке. Может, подустал немного, сегодня же на работу ходил.

— Ну, как так можно! Тебе же сказали в постели месяц лежать.

— Нет, это не совсем так, — качаю я головой. — Лежать нельзя, двигаться надо.

— То-то я вижу, выглядишь, как тень отца Гамлета. Давай, мой руки, ужин заждался тебя уже.

Я плетусь на кухню и получаю тарелку окрошки. Маме вроде её нельзя, но она иногда позволяет себе некоторые вольности.

— О, какой квас у тебя нынче шикарный!

И действительно, янтарный, с резким, ядрёным хлебным вкусом. Я лью из запотевшего кувшина шипящую жидкость цвета мёда на мелко порубленную горку овощей и зелени. Вместо колбасы отварная говядина, отлично.

Соль, ложка сметаны и немного горчицы, настоящей, от которой дыхание сводит. Вот он апофеоз вечера, сметающий тревогу, негатив… Надеюсь, Цвет примет верное решение. И Наташка, очень хочется верить, придёт в себя и выйдет из ступора, в который её батя загнал или она сама себя туда загнала…

— Егор, слушай, — говорит мама. — Представляешь, этот друг, оказывается никакой не друг и не товарищ.

— Ты про кого, мам? — не врубаюсь я.

— Про Гену твоего Рыбкина.

— И что с ним?

— Так этот мальчик, оказывается, его дальней родственник, и он его хотел от суда как-то прикрыть.

— С чего ты взяла, мам? — как бы удивляюсь я.

— Мне тётя Клава сказала. Она всегда в курсе всего, будто не знаешь. А ей вроде сам Рыбкин признался, только очень просил никому не говорить.

— Ну, я смотрю, она именно так и поступила, да?

— Да ладно тебе, — машет рукой мама. — Мне-то она доверяет, знает, что я никому…

Ну-ну, совершенно никому…

— Так вот, мальчик этот, вернее, парень уже… он участвовал в групповом ограблении с бандой, в общем. Или в краже какой-то. В общем, какое-то серьёзное преступление. И теперь состоится суд, где будут решать, что с ним делать — сажать или условно. Они всей ватагой ещё кому-то там бока намяли. Вот Рыбкин и придумал друга для Наташки и её заставил врать. Поэтому она и нервничала так. Бестолковый, да?

— Почему? — спрашиваю я, будто с удивлением.

— Ну, как почему? Потому что этот друг подозрительный на Наташу тень наводит, ставит её чистоту под сомнение, понимаешь? Репутацию портит. Ей же даже ещё восемнадцати нет, а она уже с парнем… тесно общается.

— Подумаешь, какие-то дворовые сплетни, — машу я рукой. — От них ни горячо, ни холодно. Ну, посудачат кумушки у подъезда и успокоятся, тем более, причина их тревоги оказалась выдуманной.

На это мама ничего не отвечает, а продолжает плыть по волнам своих мыслей:

— А я ещё удивилась, думаю, как так, бегала-бегала за тобой, а тут вдруг раз и жениха привезла!

— Да куда бегала-то? — качаю я головой, удивляясь скорости работы легендарной тёти Клавы.

— Бестолковый ты, Егор. Совсем ребёнок ещё. Бегала за тобой хвостиком, куда ты, туда и она. А ты даже и не заметил…

После ужина звонит телефон. Это Большак.

— Привет, дядя Юра.

— Привет, Егор, как дела?

— Норм… Более-менее. Расскажу при встрече.

— Хорошо, — соглашается он. — Я вот по какому делу, ты в торговый поступать не передумал? А то мне звонил сегодня председатель приёмной комиссии, тобой интересовался.

— Нет, конечно, не передумал. Как же я буду необразованным? Надо учиться. Что надо сделать?

— Да, ученье — свет. Сходи сам завтра к одиннадцати часам и отнеси документы. Сфотографироваться не забудь, понял?

— Так точно, понял.

На следующий день я иду в филиал торгового, а,