Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду - Дэвид Гарнетт

«Лазарет, зоологический сад.

Дорогая Жозефина!

Я получил ваше письмо. Увидеться с вами сегодня днем я не смогу, и это дает мне возможность не принимать решения об отказе встречаться с вами. Вы говорили, что причина вашего жестокого обращения со мной — ваша любовь ко мне. Зная это, я пытался обойтись без вашей любви. Я думаю, что мучить любимых вами людей — это свойство вашего характера. Я не могу переносить боль и этого достаточно, чтобы понять, что мы не подходим друг другу. Это главная причина, почему я не хочу больше никогда вас видеть. Вы ошибаетесь, утверждая, что вам есть что мне сообщить и что это известие первостепенной важности. Абсолютно все, что не касается зоологического сада и «Обезьяньего дома», не имеет для меня ровно никакого значения.

Пожалуйста, поверьте мне, что я не сержусь на вас за прошлое. Я в самом деле еще люблю вас, но настаиваю на том, что сказал.

Ваш навсегда, Джон Кромарти».

Когда Жозефина прочла письмо дважды и сообразила, что оно было написано после того, как Кромарти искусала обезьяна, причем перед самой ампутацией пальца, она отказалась от своих надежд.

Все чувства, только что посетившие ее, она отбросила, как смешную глупость. Если Джон мог написать такие слова именно в ту минуту, когда он больше всего должен был желать выбраться из своей клетки, ясно, что ее надежды на его возвращение к нормальной жизни неосуществимы. Она ушла к себе в комнату и легла. Все было кончено.

…В то злосчастное утро Кромарти позавтракал как обычно, съев две булочки с маслом и оксфордским джемом и запив их кофе. Когда совсем рассвело, он начал играть с рысью в мяч.

Он пользовался для игры обыкновенным теннисным мячом, бросал его на пол, заставлял отскакивать от решетки и потом снова ловил. Это напоминало детскую игру, причем задачей Кромарти было перехватить мяч у рыси, что ему редко удавалось сделать больше трех или четырех раз, так как кошка была очень подвижна и обладала зорким глазом.

Поиграв минут десять, Кромарти метнулся в сторону, чтобы схватить высоко подпрыгнувший мяч, и, потеряв равновесие, свалился на решетчатую стену клетки. Не успев снова твердо встать на ноги, он почувствовал, что его схватили за волосы, и сразу понял, что попал в когти своему соседу орангутангу. Животное вытянуло палец и ткнуло Кромарти в ухо, не задев, однако, барабанную перепонку. Кромарти удалось повернуть голову, чтобы увидеть нападающего; зверь воспользовался этим и оцарапал ему лицо. Чтобы как-то защититься от обезьяны, Кромарти вытянул вперед одну руку, а другой стал отталкиваться от сетки, — но тогда обезьяна схватила его за пальцы. Сильная боль заставила Кромарти резко дернуть головой, и в лапах орангутанга остался клок его волос.

Обезьяна вцепилась ему в пальцы мертвой хваткой бульдога. И тут рысь, вертевшаяся у него под ногами, просунув лапу между прутьями клетки, впилась когтями в ляжку обезьяны, но зверь и тогда не выпустил Кромарти. Однако последний, не теряя хладнокровия, вынул из кармана пару восковых спичек, и, чиркнув ими о подошву, сунул зверю в морду, от чего тот сразу же отпустил его.

То, что Кромарти проявил находчивость, вспомнив о спичках, лежавших у него в кармане, когда зверь медленно вгрызался зубами в его пальцы, произвело большое впечатление на зрителей, которые, находясь за пределами клетки, были бессильны хоть чем-нибудь ему помочь. Не менее замечательным сочли посетители и то, что, едва освободившись, он тотчас же здоровой рукой оттащил от решетки разъяренную рысь, чтобы обезьяна не могла схватить ее. Но, как ни странно, рысь не бросилась на него — то ли потому, что он держал ее, то ли потому, что она узнала его даже в такую минуту.

Взволнованный Коллинс прибежал тотчас, как только все это случилось; похоже, он испытал сильнейшее потрясение. Смотритель был белый как мел и с трудом выговаривал слова.

Кровь текла из прокушенного уха и пальцев Кромарти, но он запер рысь и сразу же вышел снова, желая показать зрителям, что его раны не так уж серьезны. Посетители, со своей стороны, аплодировали ему; возможно, они радовались тому, что он избежал опасности, а может, были просто благодарны за необыкновенное, да еще бесплатное зрелище. Кромарти прошел в свою спальню, и Коллинс немедленно повел его в лазарет, где ему была оказана первая помощь. Очень скоро он получил письмо от Жозефины и продиктовал посыльному ответ. Мальчик немного задержался с доставкой письма.

Едва Кромарти прочел письмо, ему сделали анестезию и ампутировали средний палец на правой руке.

После операции, когда он пришел в сознание, его разместили в доме смотрителя, который полагал, что там больному будет удобнее, чем где бы то ни было.

Кромарти был окружен неусыпной заботой и мужественно переносил боль не только во время схватки, но и после операции. Поэтому через три часа он нашел в себе силы продиктовать ответ, как если бы ничего не произошло. Тем не менее он получил сильное нервное потрясение, последствия которого сказались на следующий день. Ночь он провел беспокойно, но наутро почувствовал себя лучше. Он позавтракал как обычно, но не встал с постели, и сэр Уолтер Тинцель, посетивший его около одиннадцати часов, остался доволен и пообещал ему скорое выздоровление. Днем он лежал без движения и сильно страдал, а с наступлением вечера у него начался сильный жар.

Эту ночь Кромарти провел в горячечном бреду, то и дело впадая в забытье и пробуждаясь от кошмаров, которые преследовали его даже наяву.

На второй день лихорадка усилилась; врачи установили, что у пациента началось заражение крови, хотя он по-прежнему находился в сознании. На третий день признаки заражения крови стали еще более отчетливыми. Лихорадка длилась три дня; большую часть времени больной оставался в плену галлюцинаций, рождавшихся в его воспаленном мозгу, но покидавших его, как только он приходил в сознание. Кромарти ясно помнил все эти видения. Он знал, что это лишь сны, хотя ему казалось, что все это случилось с ним наяву, и эти сны или видения были настолько необычны, что заслуживают отдельного упоминания.

На Стрэнде[36]народ собирался маленькими группами, напоминавшими клубы черного дыма, которые потом сметали метлой на дорогу. Все они направлялись к нему, когда он шел от Сомерсет-хауса к Трафальгарской площади[37]. Ни один человек не выбрал той же дороги, что и он, никто не задел его и даже не повернул головы в его сторону, все расступались, пропуская его. Иногда, если одна из этих групп оказывалась рядом с ним, он ощущал ее запах. Люди были испуганы, они спешили, но он думал о великом человеке — сэре Кристофоре Рэне[38], архитекторе, создавшем проект улицы, по которой он сейчас шел. Но проект никого не заинтересовал, улицу не построили, и планы, свернутые в трубку, находились там же, где и во времена короля Карла II[39].