Болото - Марьяна Романова

– Лариса, зови остальных и в доме запритесь! – коротко бросил Максим через плечо, идя по дорожке навстречу незваным гостям.

Те дружелюбно улыбались.

– Доброго вечера, хозяин! Разреши войти? – Произнося это, один из них уже откинул крючок на шаткой калитке.

– И вам вечер добрый! – Максим заставил себя улыбнуться. – Вы за каким делом к нам?

– Сами поди знаете, за каким, – рассмеялся тот гость, что постарше.

Он был, должно быть, ровесником самого Максима. Не было в нем ни городского лоска, ни городской пропыленности. Открытый взгляд, белобрысая челка, белые крупные зубы.

– Девица наша у вас загостилась. Ее отец нас за нею послал.

Тот, что помоложе, не говорил ничего – ковырял землю носком кроссовки.

– Я уже говорил Якову и вам повторю. Лариса вернется домой, когда захочет. Силой ее тут не держат, но и выгонять против воли я девочку не буду.

– Девочку, – насмешливо протянул мужчина. – А уж не положил ли ты сам глаз на нашу девочку? Чего так за нее вступаешься, от отца родного пытаешься защитить?

Руки Максима в кулаки сжались, и он несколько раз медленно втянул ноздрями воздух – чтобы успокоиться. Провокация была слишком топорной, Максим же привык гордиться обладанием внутренним мудрецом, который способен вовремя взять вожжи из рук адреналинового самца. Максим этого мудреца годами в себе воспитывал. От природы он был довольно вспыльчивым, в юные годы многим от кулаков его перепадало.

– Не говорите глупости, – спокойно сказал он. – И идите, куда шли.

– А я слышал, они Ларису как прислугу бесплатную пользуют, – наконец подал голос молодой. – Будто бы она за их сыном-дебилом говно выносит.

Держаться было все труднее. Мужики держались вежливо, добродушно даже, со стороны посмотришь – соседи поболтать зашли. Но они безошибочно определяли больные точки. Как будто бы у обоих был встроенный локатор мишеней. И оба наблюдали за ним как за мышью лабораторной – подействует или нет?

– Ребята, вы бы шли, куда путь держали, – Максим надеялся, что со стороны незаметен его подрагивающий от гнева голос.

Но они, конечно, разглядели – переглянулись насмешливо. Им было забавно играть вот так – чтобы чужой мужчина, словами раненый, ужом на сковородке перед ними вертелся. За этим они и пришли, силу показать.

Максим сдержался, не вышел из себя, спокойно развернулся и медленно пошел к своему крыльцу, но он прекрасно понимал, что продул этот раунд. Спиной чувствовал их взгляд. Так сытый кот смотрит на мышь, которая в панике бежит прятаться под диван – коту она не как пища, а как развлечение нужна, и он спокойно дает уйти, потому что знает, обратный путь только один – в его когти.

* * *

Яне Лариса не нравилась. Интуитивное неприятие – в ее присутствии даже хотелось голову в плечи втянуть, а еще лучше – уйти, не делить с ней пространство. Вокруг этой Ларисы словно в воздухе была разлита тягучая сладость безумия. Гостья вела себя безупречно, ни одного хода неверного не позволила себе, произносила нужные слова в нужный момент. Была вежливой, и даже хмурое лицо Яны ее не обижало. И даже откровенное хамство. Яна могла в ответ на обращенный к ней вопрос демонстративно промолчать, глядя в глаза.

Говоря откровенно, Лариса не просто не нравилась ей – Яне прибить хотелось гостью.

И это было странно. Обычно Яна как раз тянулась к тем, кто плывет против течения. Даже к безумцам. Нет, к безумцам, пожалуй, – особенно. Вспомнить все ее романы, большинство из которых имели место быть в ее воображении. Тех людей, которых она сажала на внутренний алтарь. Ее аллергию на спокойную налаженную жизнь. Лариса ведь – ее крови. Даже если врет. Бунтарка, с сумасшедшинкой, бесстрашная. Но почему-то воротит от улыбки ее елейной, от звука ее певучего голоса. И даже противно смотреть, как она к Сашеньке подлизывается, и как тот доверчиво откликается на ее ласку.

Яна соседке старухе обо всем рассказала. В те дни они особенно сблизились – дома находиться не хотелось. Отец ходил мрачнее тучи – естественный страх перед толпой боролся в нем с врожденным рыцарским благородством. Отцу было страшно – Яна ведь понимала, чувствовала. В этом было что-то неправильное. Застать отца за переживаемым ужасом. Хуже, чем случайно ворваться в родительскую спальню, когда те занимаются сексом.

– Лариса ни при чем, – сказала ей старуха Марфа. – Просто ты, девочка, очень чуткая. Ты беду чуешь.

– А будет беда?

– Никто не может сказать наверняка, никогда, – вздохнула старуха. – Ты ведь знаешь, что все предсказатели хваленые – они ведь не предсказывают на самом деле, а как из пластилина судьбу тебе лепят.

– Что вы имеете в виду?

– Будущее нельзя увидеть точно. Будущее – это как много дорог, как снежинка. Пойдешь направо – одно случится с тобой, а налево – совсем другое. И на то человеку сердце дано, чтобы дорожку каждый раз свою выбрать. А не карты и не гуща кофейная. Гадалка же не завесу открывает, а лепит тебе будущее. Было много дорожек, а она отсекла все и только одну оставила. И не всегда самую лучшую. И ты уже только над той, одной, дорожкой свет видишь, идешь по ней послушно. Еще и совпадениям радуешься.

* * *

Старуха Марфа и Яна сидели на крыльце, плечом к плечу. Странная, наверное, картина – они были будто из разных миров, старуха с глазами пожившей злой собаки и девочка с колечками на лице. Это была даже не дружба, а какой-то болезненный симбиоз. Старуху, вроде бы, и раздражала девочкина щенячья жажда жизни, но в то же время, когда она в очередной раз слышала скрип калитки и видела, как Яна пробирается по заросшему палисаднику к ее крыльцу, что-то похожее на радость на минутку озаряло вечно невозмутимое лицо Марфы.

А Яну раздражало, что старуха такая скрытная, ничего толком не рассказывает, но все время намекает, что секреты у нее есть. И трудно ей было привыкнуть к ритму старухи – черепашьему, улиточному, как будто бы им вечность отведена. Марфа иногда могла на полуслове замолчать и уставиться вдаль. Как будто спит. Яна вежливо ждала – минуту ждала, две – а потом начинала трясти старуху за плечо: ну что ты, ты же начала рассказывать, продолжай.

На природе у Яны проснулся аппетит волчонка, старуха же почти ничего не ела, и когда Яна предлагала: «А может, сырники сделаем?», удивленно таращилась. Она могла на сутки забыть про еду. Пища была для нее средством поддержания жизни, но не удовольствием. Но больше всего Яну раздражало, что когда речь заходила о болоте, Марфа как будто бы запиралась внутри самой себя. Становилась похожа на дом с наглухо закрытыми ставнями и гвоздями заколоченной входной дверью.

Иногда Яна начинала даже подозревать, что дело тут не в строгости тайны, а в обычной человеческой манипуляции. Хитрая старуха чувствует, что любопытство ест Яну изнутри, вот и треплет нервы. Иногда кинет пару реплик, как обглоданную кость голодному псу. «С болотом нашим такие силы связаны, что тебе туда соваться точно не стоит», – например. Или: «Если ослушаешься и пойдешь ночью в тот лес, то пропадешь, а если нет – никогда такой, как прежде, не будешь». И всё. И всё! Иногда Яне хотелось треснуть кулаком по ее обтянутому смуглой морщинистой кожей черепу. Пытка секретом – самая худшая из инквизиторских пыток, которые она могла себе вообразить.