Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

— А черт его знает. Я в вашем ведомстве раньше не служил и тонкостей службы не понимаю, — буркнул Лабрюйер.

Он вышел на улицу. Солнце, побаловавшее в зоологическом саду теплом, уже спряталось, небо намекало — скоро понадобится зонт. Прохожие спешили по тротуарам — мужчины шли домой со службы, дамы шли домой, чтобы оказаться там раньше мужей и не услышать глупого вопроса: ты где же, дорогая моя, весь день шаталась?

И только один человек бродил у входа во «Франкфурт-на-Майне» взад-вперед, будто нанялся караулить двери. Подойдя поближе, Лабрюйер узнал капитана Адамсона.

— Добрый вечер, — сказал Лабрюйер. — Тоже не можете решиться — то ли поздний обед съесть, то ли ранний ужин?

— Ужин? — переспросил Адамсон. — Да нет, ну его… Нет, я тут погуляю…

Вид у капитана был жалобный. Взгляд — измученный. Лабрюйер, как большинство мужчин, не отличался сообразительностью по амурной части, но тут до него дошло — Адамсон ждет госпожу Красницкую.

Жизнь в немецком городе плюс почти половина немецкой крови (Лабрюйер как-то принялся считать, прибавил к четверти, унаследованной от бабки по отцовской линии, осьмушку, точно замешавшуюся по материнской линии и довольно сомнительную крошечную долю, опять же по материнской линии, которая вполне могла оказаться латышской) привели к тому, что Лабрюйер имел простое понятие о любви. Влюбляются гимназисты и студенты, молодые офицеры, барышни на выданье, это может привести к браку. Влюбляются дамы до тридцати и мужчины примерно до сорока, это чревато супружеской изменой. Влюбленная женщина, которой больше сорока, смешна до такой степени, что хоть в балагане показывай — между верзилой ростом в полторы сажени и террариумом, в котором дремлет крокодил. А мужчина, которому за пятьдесят, как Адамсону, имеет, конечно, право на старческие увлечения, но и они уже неприличны и смешны…

— Послушайте, господин Адамсон, сейчас дождь начнется. Идем в ресторан. Давайте я угощу вас хотя бы хорошим пивом. Не уверен, что тут найдется бауское, но хоть пильзенское или «Вальдшлесхен».

Это предложение означало: перестаньте позориться, вы же офицер.

— Нет, благодарю… Понимаете… — Адамсон замялся. — Я должен ее видеть. Она прячется от меня, она не хочет меня принимать, я не знаю, что с этим делать. А раньше принимала!

— Да ничего не делать. Вернее — спасибо ей сказать. Глядишь, она вас так от карточной игры отвадит.

— Да плевать на игру! — воскликнул Адамсон. — Я хочу, я должен ее видеть! Не понимаете? Должен ее видеть…

— Если дама вас избегает — какой смысл за ней гоняться? — благоразумно спросил Лабрюйер. — Трата времени и здоровья.

На мгновение он вспомнил, как, и трех месяцев не прошло, издали следил взглядом за Валентиной. Но ведь не бегал за ней, как мальчишка! И то — Валентина, артистка, а не мошенница.

— Я не гоняюсь… — неуверенно ответил Адамсон. — Я просто хочу ее видеть. А она, когда я прихожу к Красницкому, куда-то исчезает. Но так было не всегда — раньше она была со мной другая!

— Ну так я знаю, куда она исчезает. У нее есть любовник, — безжалостно сообщил Лабрюйер. — Я видел, как она ему тайные знаки подавала. И она к нему в потемках бегает. Он живет где-то вон там, недалеко от Матвеевского рынка, так что она именно бегает, а не берет ормана.

— Вы откуда знаете?

— Своими глазами видел. И знаки, и как она ночью по лужам неслась.

— Неправда. Нет у нее любовника…

Лабрюйер только головой покачал.

— А если даже есть? — вдруг воскликнул Адамсон. — Она женщина молодая, красавица, отчего ж не быть? Муж намного старше, она тоскует, томится… да, да, это так, она ему не рада!.. Ступайте, господин Гроссмайстер, а я ее дождусь… Я должен ее видеть, хотя бы видеть. Не понимаете?

— Не понимаю.

— Это — как рыцарь Тогенбург в балладе…

— Такое чувство — настоящая Божья кара, — сердито сказал Лабрюйер.

— Это мое последнее счастье, — ответил Адамсон. — Мы с женой друг от друга отдалились, но развода она мне не даст. Я ни на что не претендую… да и стар я для нее, просто старый урод… а она ведь и руку поцеловать не дала!.. А раньше давала! Если она счастлива с другим — могу ли мешать? Да не могу!

Лабрюйер подумал, что надо бы как-то намекнуть начальству Адамсона — услали бы его в командировку на полгода, что ли? Как это сделать — он пока не знал, но начал перебирать в уме знакомцев из рижского гарнизона. С начальником штаба Усть-Двинской крепости, полковником Гончаренко, Лабрюйер не то чтобы был знаком — а встречался мимолетно, когда пробовал писать истории для журнала «Дракон». Полковник был в изящной словесности куда более одарен и удачлив.

Отчаявшись заманить ошалевшего от любви капитана в ресторан, Лабрюйер пошел туда сам. Просидел час — сперва поел, потом спросил себе газеты, русские и немецкие. Понемногу ресторанный зал заполнялся. Красницких не было. Может, они сразу поднялись к себе в номер. А, может, проводили вечер в гостях — у того же семейства Морус, к примеру.

Выйдя на улицу, Лабрюйер огляделся по сторонам. Адамсона поблизости не было. Видимо, дождался ормана, что привез Красницких, и был вознагражден зрелищем ножки в высоком шнурованном ботинке, ступающей с подножки пролетки на мокрый тротуар.

В «Рижской фотографии господина Лабрюйера» царило затишье — да и кто на ночь глядя придет сниматься на парадный портрет? Каролина уже отпустила Яна и собиралась уходить.

— Каролина, вот вы читаете стихи, я знаю. Кто такой рыцарь Тогенбург? — спросил Лабрюйер.

— Это, кажется, из Шиллера. Из какой-то баллады. Я обработала сегодняшний урожай, душка. Получилось неплохо, ваша дама останется довольна. Я сделала контрольки и пару снимков покрупнее.

Лабрюйер зашел в лабораторию, посмотрел контрольки и, ощущая себя шкодливым гимназистом, стянул снимок, на котором радостно улыбалась фрау Берта, а на заднем плане стояла с корзинкой Эмма Бауэр.

Поскольку нужно было подготовить переезд Каролины, Лабрюйер заглянул к фрау Вальдорф и рассказал о посещении зоологического сада.

Это была очень даже достойная тема для беседы в приличной гостиной, и Лабрюйер честно доложил обо всех подробностях, включая «горное кафе».

— Так его еще в мае открыли, — сообщила фрау. — Нас с мужем туда хозяин, господин Тимм пригласил. И тогда же можно было посмотреть на зверей. Но нам не повезло — еще в апреле публику пускали бесплатно, а в мае билет уже стоил пятнадцать копеек. Немало, правда? Тогда еще и половины зверей не привезли.

— Кафе господина Тимма — очень приличное заведение.

— Да, и прекрасный вид на озеро. Мы с мужем хотим на старости лет перебраться в Кайзервальд, жить на берегу озера. Можно выстроить купальню, купить лодку или даже катер. Через протоку Мюльгравен можно выйти в Двину, а потом даже в залив, это не очень далеко.

— Да, фрау, — согласился Лабрюйер, вызывая в памяти карту тех мест. Если через выкопанный монахами бог весть когда канал Мюльгравен выйти в Двину и пройти вдоль Магнусхольма, можно действительно оказаться в заливе. Но это дальше, чем кажется фрау Вальдорф. Возможно, она считает по прямой, но фрау — не пташка Божья, чтобы по прямой летать.