Иван Калита - Юрий Торубаров

— Помянем и тех, чьи головы остались на земле вражьей. Все ж они были казаки добры. Светлая им память.

Все хором повторили эти слова и опять крестились. Выждав, атаман продолжил:

— Думаю, настала пора вновь звать рязанских купцов. Нам есть что им предложить: какие табуны гуляют, да и дуван наш не беден. Пусть, как заведено, везут хлеб, оружие, одежду.

Из толпы пробрался к центру немолодой рослый казак. Шёл он степенно, важно, кося глазами на казаков. Одет не хуже атамана — что сапоги, кафтан, кобур. Подойдя, расправил усы и проговорил:

— Мысля моя: звать и купцов московских. Деньга у их есть и товар хороший, — сказав, ещё раз пробежался рукой по усам и так же важно направился на место.

Криками да шапками поддержали казаки своего товарища. Атаман согласно кивнул.

— У кого ещё чё есть? — атаман пробежался глазами по кругу.

Но молчала казацкая вольница.

— Есть у меня, — глухо сказал атаман.

И все поняли, что сейчас и будет самое важное. И не обманулись, поняв это с первых слов атамана.

— Как будем жить, друзи? Будем ли рушить обычаи отцов и дедов наших? — он глядит на казаков.

— В чём дело, атаман?

— Да, в чём дело? — зашумела толпа.

Атаман поднял руку:

— Не нами заведено было: в походе каплюнник не лучше любого отладчика.

— Верно! Верно! — заорала толпа, поняв, куда клонит атаман.

— Так будем блюсти наши старые законы? — спрашивает атаман.

— Будем, будем, — ревут казаки.

— Кажи, кто? — сквозь рёв слышится голос.

Атаман повернулся к есаулу:

— Приведи!

Вскоре появляются с обнажёнными саблями казаки, а между ними средних лет казак. Голова его низко опущена. Рубаха до пупа разорвана. Видна волосатая грудь и поблескивает крестик. Стража останавливается в нескольких шагах от атамана и расступается. Атаман подходит к казаку, за подбородок поднял его голову.

— А ну смотри в их очи! — потребовал он.

Казак валится на колени:

— Друзи! Братцы! Простите Христа ради!

— Ещё Христа вспоминаешь, — к нему подскочил какой-то казак и сорвал крест. — нет ему пощады! — кричит он, обращаясь к толпе.

— Нет! — орёт толпа.

— Кий ему! Кий! До смерти!

Казак бьёт себя в грудь:

— Простите, ради Христа простите, бес попутал.

По его щекам текут слёзы. Казак, сорвавший крест, презрительно смотрит на него:

— Будь хоть сейчас казаком!

Толпа ахнула. Человек словно очнулся. Он поднялся на ноги, глядя исподлобья, обвёл казацкие ряды.

— Готов принять от вас смерть! — хоть и подрагивал его голос, но всё же сказал он эти слова твёрдо.

— Увести в яму, — приказал атаман и добавил: — приговор исполним завтра!

С испорченным настроением покидали круг казаки. И жалко товарища, хотя какой он товарищ! Такие и до беды довести могут. Мало ли погибло казаков от таких, как он. Сколько случаев: его в дозор, а он тайно берёт с собой питие. А выпивший — какой страж. Вот и вырезает злой татарин казаков. Нет. Таким пощады нельзя давать. Но и пить в этот день не хотелось. Удивлён хозяин кабачка Асаф: почему никто не заходит?

За ночь на площади успели поставить толстый столб с двумя кольцами. Рядом — огромный чан, в котором на цепочке плавал коряк. С другой стороны столба куча кий. Площадь с утра заполняется казаками. Переговариваются друг с другом и ждут.

Андрей с Митяем, как закончился круг, ушли к себе и всю ночь проговорили. Утром внезапно заявился Курбат. Вот было радости у Андрея! Да и тот не скрывал её. Андрей попытался было рассказать, как он после их расставания жил, да тот остановил:

— Потом, Андрей. Пошли. Привыкать надо, да на ус себе мотай! — сказал он. Андрей понял, что Курбат звал на площадь.

Он и Митяй подошли как раз в тот момент, когда преступника вели к столбу. За ними дьяк с бумагой. Подойдя к столбу, дьяк, развернув бумагу, что-то стал читать. Но ветер относил слова, и Андрей с Митяем не расслышали ни одного слова. Закончив читать, дьяк свернул бумагу, приговорённый ближе подошёл к столбу и поднял руки. Два казака сыромятными ремнями привязали их к кольцам.

И... казнь началась. Первым к чану подошёл плотный казак. Он зачерпнул коряком водки, выпил. Рукавом обтёр усы. Взял из кучи кий. Дважды встряхнул им. Потом подошёл к приговорённому:

— Прости, душа казацкая! Прости, братику!

И, расставив пошире ноги, стеганул кием так, что лопнула у того на спине кожа. Подходит второй... Андрей с Митяем бить не стали и хотели было куда-то удалиться, как на их пути возник Курбат. Он потряс перед ними пальцем.

— Без этого не будет послушания, — сказал он и добавил: — завтра, Андрей, тебя будут принимать в казаки. Хоть и наслышался о твоих подвигах, но... надо показать всему казачеству твою наловку.

Может быть, не скажи Курбат этих слов, спал бы Андрей более спокойно. Однако это была его первая ночь, когда он просыпался, и не раз, с тревогой в сердце.

Этот день запомнился Андрею на всю жизнь. Небо точно позаботилось о том, чтобы был он тихим, мягким, даже нежным. Наступал обычный и необычный новый день.

Боярин Кочева терпеливо дожидался в гриднице князя, который находился в молельной комнате. И в то же время он обдумывал, какую весть сообщить ему первой. Они были получены из Твери от посланного туда боярином доверенного человека. Тот сообщал, что князь Александр и ярославский князь Василий Давыдович, зять московского князя, имеют тайные сношения. О чём они говорят, ему узнать не удалось. К себе они никого не допускают. И другая весть: при отъезде князя Александра в Сарай его провожала жена. Расстались они где-то на юге рязанских земель.

Боярин догадывался, зачем Ивану Даниловичу нужны сведения о всех передвижениях княгини. И решил в первую очередь сообщить весть о зяте. «А это — на закуску», — улыбнулся он про себя. По любовному делу он князя не узнавал. Сколько его помнит, он видел полное безразличие того к женщинам. «А тут — бес попутал. Да сильно, видать. Не успел он об этом подумать, как в гридницу стремительно вошёл хозяин. Боярин, как обычно, привстал и склонил голову.

— Ну, что у тебя? — быстро спросил он, усаживаясь напротив.

Князь знал, что по пустякам в такую рань боярин его беспокоить не будет.

Кочева сообщил ему первую весть. Лицо князя изменилось. Брови на переносице сдвинулись, разлетаясь краями вверх. Взгляд сделался остекленевшим, лицо посерело. Он тяжело задышал. Не говоря ни слова, он вскочил и заходил по гриднице. Княгиня, узнав о приходе боярина, встревожилась и тоже поспешила в гридницу. Увидев жену, князь ошарашил её словами: