Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

князю Всеволоду? Разгневается на нас князь Киевский, пошлёт рать! Устоим ли?!

— Тихо ты! — зло цыкнул на младшего брата Рюрик. — Не бойся. Охотников до чужого добра, удальцов лихих на Руси сыскать — невелика забота! А от Всеволода отобьёмся. Волынь зато наша будет! Подумай, брат!

— Нет, Рюриче! Болтаешь чепуху. Не выдюжить нам!

— А мыслишь, все во Владимире Ярополком и его мамашей довольны? Многих бояр они притеснили, многих с хлебных должностей в захудалые городки выслали. Вот они-то, бояре сии, нам и подмогнут. Да и чёрный люд не рад Ярополку, а церковники — тем паче. Гертруда-то, сам ведаешь, латинянка! И сына свово к латинству склонила. Епископ Стефан их обоих терпеть не может. Открыто он с нами, конечно, не пойдёт, но и мешать не будет. Ещё и поможет чем тихонько. У нас же, Василько. — Рюрик наклонился к самому уху брата и медленно, с шипением и свистом выводя каждое слово, возвестил: — Грамота у нас есть. Ещё покойный князь Изяслав Ярославич, отец Ярополка, дал её нам. Грамотица та в надёжном месте хранится, в ларе под замком в одной церквушке убогой, и писано в ней, что даден отцу нашему, Ростиславу, во владение Владимир и вся Русь Червонная.

— Да то ж давно было, Рюриче! Кто ныне про ту грамотицу вспомнит? Ныне уж иные грамоты, новые, есть. Да и отец наш уж осьмнадцать лет без малого как во сырой земле.

— Не столь важно то, братец. Главное, есть грамота — и всё тут.

— Но праведно ль мы содеем, коль Ярополка прогоним? Что он нам плохого сотворил? — Василько продолжал сомневаться. — Ну, было четыре лета назад, мыслил нас в железа взять. Дак то он по навету матери своей! Давно уж лихо то минуло! Обещал ить Свиноград нам с тобою дать! Пото и приехали сюда.

Честный, прямодушный, всегда предпочитающий жаркую сечу лукавым сговорам и тайным хитростям, младший Ростиславич недовольно хмурился. Не по душе было ему замысленное Рюриком дело. Покойный отец так бы, наверное, не поступил никогда.

— Было, не было, хотел, не хотел лиха нам Ярополк — какая теперь разница? Ты, братец, воин. Привык, чуть что — мечом, напролом. В жизни нашей всё инако. — Рюрик вдруг улыбнулся, глядя на Василька с любовью и нежностью. — Как говорят, токмо вороны прямо летают. Ты, брат, уразумей: князь ты еси, но не воевода какой добрый. А князю изгоем жить, по чужбинам мыкаться — негоже. Сам же такое не един раз говаривал. Али хоть к Олегу, али к иному какому злодею в лапы угодить? Вон как Володарь с Игоревичем! Хорошо ещё, Олег их отпустил... Молчишь? Вот то-то же. Содеем тако...

Он умолк, словно в последний раз прикидывая в уме замысленное, и наконец сказал:

— Я заутре в Белз отъеду, к воеводе Твердиславу Михалычу. А ты, Василько, скачи в Сутейск, к боярину Ардагасту.

— А князь Всеволод? Вдруг он рать супротив нас пошлёт? — всё ещё колебался Василько.

Он с сомнением качал буйной златокудрой головой.

— Да брось ты, чего пугаешься? — усмехнулся Рюрик. — Не думай, не прогадаем. Уж на сей раз дело наше с тобою верное. Аще[174] что, с уграми, с печенегами, с половцами уговоримся — помогут.

Василько в задумчивости тянул сладкое вино, чувствуя разливающуюся по телу лёгкость и кружение в голове. Подумалось, что Рюрик, наверное, прав. Такая возможность бывает один раз в жизни. Кажется, он во хмелю сказал это вслух.

Рюрик ободряюще хлопнул Василька по плечу и громко расхохотался. Да, дело назревало большое.

Утром два всадника стрелами полетели из Владимира по двум разным дорогам, один — в Белз, другой — на запад, к пограничному Сутейску.

На Волыни начиналась усобица.

ГЛАВА 24

Осень, зиму и начало весны Володарь провёл в стране мадьяр. Король Ласло принимал его у себя в Фехерваре, был любезен, но от сына Ростислава не укрылась его насторожённость. Становилось понятно, что Угрия не желает ссоры с киевским князем Всеволодом и Ярополком, его ставленником на Волыни. Слишком зыбок был мир вокруг, вот и хотел Ласло заручиться дружбой восточного соседа. Крамольник-изгой, пусть и ближний родич, был сейчас властителю мадьяр ни к чему.

Уразумев, что ему не шибко рады, Володарь старался держаться в тени и лишний раз не показываться королю на глаза. Впрочем, время, проведённое при угорском дворе, он потратил не зря. Переезжал вместе с королевской свитой из одного города в другой, наблюдал, как устроены каменные крепости, в каждой из которых сидит наместник-ишпан, во что одеты и чем оборужены воины-иобагионы, как вершит Ласло свой суд. Этот опыт, надеялся сын Ростислава, пригодится ему в будущем.

На короткое время он отъехал в Хорватию за серебром. С детских лет редко видевшийся с матерью, по сути, выросший без неё, равнодушно облобызал он Ланку, сухонькую чернявую женщину средних лет. Мать всё говорила, что ему и братьям пора жениться и что она непременно подыщет им, всем троим, добрых невест.

— В земле Угорской красавиц пруд пруди! — говаривала она. — Внуков от вас дождаться хочу. А вы всё бегаете, всё не успокоитесь никак! То Тмутаракань! То Владимир! То Перемышль! Такие же, яко и отец ваш был, неугомонный! Ускакал на сине море, да токмо смертушку там и обрёл!

— Что ж мы, виноваты, коли Всеволод с Ярополком уделы нам не дают? Куда мы невест приведём? Где наше княжество, где волость наша? Катимся, стойно перекати-поле по степи! Надоело! Потому и приехал к тебе за серебром. Найму ратников, отвоюю себе стол, — мрачно и довольно резко отвечал ей Володарь.

Смотрел он на сводчатые залы королевского замка в Аграме[175], на вялотекущую Саву, извивы которой чем-то напоминали родной буйный Сан, на рощи дубовые, простирающиеся вокруг города.

Неплохо устроилась его мать. Вот ходит в долгом платье голубой парчи, золотом сверкает, жемчужное очелье надето поверх белого плата. Богато убраны её покои, сестра Елена также хорошо одета, далматик[176] зелёный