Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

руку и приводит к Айастан, ставит рядом тщедушного, пугливого, нищего беженца Мушега и беженку Айо: будете, мол, друг другу подмогой…

И вновь миновали годы, у народа цвет на лице появился, одежда появилась, из уст в уста истории разные слагают, а дочери прославившегося, затем ослепленного и затерявшегося на дорогах бегства битлисского ашуга Тумаса, Мушеговы сестры, на старые мелодии своего отца поют новые песни – о том, как пала из-за предателей Карская крепость, о том, как отчаялся армянский полководец, о погибших удальцах, о своей несчастной невестушке-повстанке Айастан, о ее муже Арпиаре… Полетела песня, перевалила через гору Арагац, приземлилась в долине. Сидели вокруг костра люди, кто пел, а кто слушал, молча вышел один из круга, крест-накрест перепоясался старым патронташем, повесил на бок маузер, накинул на плечи бурку…

Весь день Мушег с телятами, день-деньской на выпасе, и вдруг видит – из-за горы появляется тот самый Арпиар, о котором сестры слагают песни, о котором жена истории рассказывает, он сразу его по тем рассказам узнал. Уходит Мушег с его тропы, спускается в яр. Пришелец за ним. Окликает: «Чего прячешься, выбирайся наверх! Есть в твоем селе молодуха по имени Айастан, верной ли дорогой иду?»

Ввечеру возвращаются телята домой, каждый теленок находит свою калитку, а пастуха Мушега нет. Айо и Арпиар сидят рядком на тахте, расспрашивают друг друга и плачут, все село собралось и на них глядит. «Замужем, значит, а это дети твои», – говорит он. «Мои дети, да, – отвечает она, – это вот Азат, это Левоник, это Шогер…» «Собирайся, – говорит Арпиар, – увожу тебя». И вдруг видят – стоит в дверях Мушег, голову повесил, в собственный дом зайти не решается, вверил всех – и детей, и жену, и себя – Арпиаровой воле. А молодец тот встает и объявляет всему селу, мол, за своей Айастан пришел. И тут Мушег видит, как меркнет сияние глаз Айастан, как скорбно она разводит руками: «А детей я куда дену?» «Заберем их с собой», – торопит Арпиар. «А его на кого брошу?» – повела глазами Айастан в сторону Мушега…

– Грант, – взмолилась я, – об этом обязательно следует написать!

– Видишь ли, – ответил он, – сын Айастан исписал немало бумаги, чтобы изложить историю своего рода, я здесь пересказал лишь ничтожную ее часть. Возможно, в ком-то из моих будущих героев проявятся черты Айастан, Арпиара, Мушега. Возможно, мне самому придется извести не один лист, но истинная ее трагичность останется все равно там, в жизни. Сын Айастан записал рассказ своей матери неграмотно, да и рассказчик из него никакой. Но меня поразила невыдуманность трагедии, ее жизненная основа. Достоверность материала, документальность фактов для меня ценнее литературной недосказанности или вымысла. Порой ловлю себя на том, что оказываюсь беспомощен перед величием и мощью действительности: жизнь постоянно вторгается в литературу, в мою работу. Как вторгся и этот сюжет в то, что мной пока не написано. И как он во мне преломится, я пока не знаю.

«Скажите, граф…» Ответы Льва Толстого на вопросы журналистов, или интервью про интервью

В 1986 году в издательстве «Современник» вышла книга Владимира Лакшина «Интервью и беседы с Львом Толстым». В ней были собраны и прокомментированы «погребенные в подшивках пожелтевших газет и не отмеченные даже тщательными библиографами» толстовские интервью, которые брали у писателя российские журналисты. В апреле 1993 года я упросила Владимира Яковлевича дать мне «интервью про интервью». Я тогда даже не подозревала, что моего замечательного собеседника, совсем еще не старого человека неполных шестидесяти лет, вскоре не станет. Четыре месяца спустя. В июле. Сказали: «Инфаркт…»

Сегодня решила: напечатаю наше с Лакшиным интервью полностью. Оно большое, и для кого-то, непривычного к чтению, может показаться утомительным. А по мне – перечитывать его и сегодня увлекательнейшее занятие.

– Владимир Яковлевич, в книге «Интервью и беседы с Львом Толстым» Вы собрали и прокомментировали только те интервью, которые брали у Толстого российские журналисты. Это было началом большой работы, продолжающейся и сегодня. Но как случилось, что вы стали разыскивать и систематизировать «погребенные в подшивках пожелтевших газет и не отмеченные даже тщательными библиографами» толстовские интервью, то есть заниматься, говоря вашими же словами, «прикладной филологией»?

– Небольшое уточнение: начало работы было лет тридцать тому назад, четверть века понадобилось, чтобы исподволь, не торопясь, собрать книгу. Натолкнулся я на эту тему и стал ею интересоваться почти случайно. Как-то прочитал в суворинской газете «Новое время» интервью с Толстым журналиста А. Молчанова, опубликованное в июне 1890 года. Меня поразило: высказывания писателя, зафиксированные в беседе, совершенно не вошли в обиход нашего толстоведения, не были известны даже Н.Н. Гусеву, составившему подробное жизнеописание Толстого, другим биографам писателя. А между тем Молчанову Толстой рассказал сюжет романа «Подмененный ребенок». Роман так и не был написан (следы его остались в «Воскресении», в истории ребенка Нехлюдова и Катюши), но к мысли о нем Толстой не раз возвращался в своих дневниках. Еще комментаторы 90-томного издания сочинений, не имеющего себе равных по полноте текстов и основательности комментария, терялись в догадках: что это за сюжет «Подмененный ребенок»? И вот, пожалуйста, в газетной беседе подробнейшим образом все изложено. Тогда я подумал, что следует поискать еще какие-то интервью. Мне казалось, найду пять-шесть материалов такого рода, ну, десяток, если повезет… Их оказалось около двухсот.

– Что ж, это понятно. Жанр, хотя и не всеми любимый, зато весьма эффектный. Вряд ли журналисты того времени могли пройти мимо Льва Николаевича Толстого.

– В том-то и дело, что в России газетное интервью стало повседневностью лишь с 80-90-х годов XIX века. Конечно, газеты существовали и при Пушкине, Гоголе, Лермонтове, но никто бы не вздумал брать у них интервью. Не давали газетам интервью и Достоевский, Тургенев, Некрасов. Сама эта форма еще не прижилась и не казалась законной или общеинтересной. Первым из интервьюируемых русских писателей стал Лев Толстой. Потом журналисты стали изредка являться к Чехову. А интервью Бунина были настолько интересны, что уже в наше время включены в его собрание сочинений.

Возможно, в случае с Толстым это не всегда интервью в том смысле, в каком мы сейчас его понимаем, то есть «вопрос – ответ». Иногда это просто живой рассказ о писателе, о его окружении, о том, что журналист или посетитель Толстого застал в этот момент в Ясной Поляне или в Хамовниках, что он сказал Толстому и что тот ему ответил.

Из интервью К. Велеминскому, журнал «Час» (Чехия), 1908 г.

… Поезд должен был с минуты на