Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

видишь, как он одет, как двигается, как разговаривает, кто рядом с ним в данный момент, даже что лежит на столе… Ты слышишь его голос, узнаешь, что он думает по тому или иному поводу. Тех, кто мало знаком с полным противоречий, парадоксальным и ярким способом мысли Толстого, многое способно ошеломить и, может быть, более всего – отсутствие почтения к авторитетам.

Из интервью Уго Арлотта, газета «Джорнале д’Италиа» (Италия), 1907 г.

– Какие писатели нравятся вам среди французских и итальянских авторов?

– Среди французов – Анатоль Франс и Мопассан.

От Мопассана он буквально в восторге, и когда я спрашиваю, как же он, столь строгий моралист, отказавшийся во имя нравственности от прошлых своих творений, может восторгаться Мопассаном, он отвечает мне буквально следующее:

– Un vrais talent est toujours moral malgre’ lui. – Истинный талант всегда нравствен вопреки себе (фр.).

Я думаю про себя, что, к счастью, моралист не окончательно убил в Толстом художника. Из итальянцев он с воодушевлением отзывается о Мадзини. Это все. Я называю имя Кардуччи, но остается впечатление, что он знает его лишь понаслышке.

– Что вы думаете, граф Толстой, о Данте, этом поэте человечества?

Он смотрит на меня, как будто колеблясь, затем, набравшись решимости, говорит:

– Итальянцы, наверное, станут мне врагами, но я должен сказать то, что думаю и чувствую. Я не понял этого произведения Данте. Более того, читая «Божественную комедию», я не мог преодолеть страшную скуку. Скажите мне откровенно, вы в ней понимаете что-нибудь? Что вы находите в ней прекрасного?

Эти слова, оскорбившие во мне самые высокие и святые чувства, звучат в моих ушах богохульством, и я не могу скрыть от Толстого впечатления, которое они произвели на меня.

– Сколько на сегодня разыскано зарубежных интервью?

– Около сорока. Двадцать шесть из них подготовлены основательно. Остальные ждут своего часа. Это сложная работа.

– Есть ли у вас ощущение, что они чем-то отличаются от интервью, данных отечественным журналистам?

– Просто зарубежные журналисты были более профессиональны, этот жанр сложился на Западе еще в середине XIX века, а у нас, повторюсь, только к 80-м годам. Именно в это время начинается настоящее паломничество к Толстому из-за рубежа. Особенно часто приезжали американцы. Толстой, кстати, очень интересовался американской философией освободительного периода, он говорил, что есть нечто общее в процессах, происходящих в Америке и в России. Затем хлынули французы, англичане, японцы, норвежцы, чехи, словаки, болгары… На Востоке Толстой был также очень известен. Но до сих пор мне не удалось найти ни одного индийского материала, хотя я не сомневаюсь, что визитеры-журналисты из Индии у него были. Но зацепок нет.

– Судя по всему, из сорока зарубежных интервью Вы пока не отбраковали ни одного, как это случилось, скажем, с некоторыми одесскими газетами. Принцип возможной недостоверности здесь не актуален?

– Кое-что будет отбраковано. В любом случае, если возникнет сомнение, лучше воздержаться от публикации.

– Говорил ли Толстой соотечественникам – одно, иностранцам – другое? Отличал ли как-нибудь своих и чужих?

– Он не делал различия даже с точки зрения того, пришел ли к нему представитель солидной газеты или это случайный паломник с Востока. С итальянцем он говорил на интересующие того темы – и об итальянской культуре, и об итальянской политике. Англичанину отвечал на вопросы, связанные с злободневными британскими проблемами, и здесь тоже можно найти много неожиданного материала. Но свою позицию, свою точку зрения по проблемам общечеловеческим он высказывал в равной мере убежденно и русскому, и иностранному журналисту.

Из интервью У.Б. Стивенсу, журнал «Корнхилл мэгэзин» (США), 1892 г.

…Граф перевел разговор на общие вопросы о положении и обязанностях редакторов органов печати. Редактор, вообще журналист должен, по его мнению, уметь противиться тем искушениям, которым он подвергается по роду своей профессии, и, следовательно, должен обладать чрезвычайно сильным характером.

– Представьте себе, например, – сказал он, – положение издателя газеты, которая находится на грани банкротства. Спасти свою газету он сможет только в том случае, если раздует какую-нибудь сенсацию, благодаря которой газета пойдёт нарасхват. Предположим, что как раз в этот момент поссорились из-за чего-то две страны, и вот уже запахло порохом. У нашего издателя появляется удобная возможность обогатиться: стоит только начать будоражить людей и распространять сенсационные сообщения. Человек, занимающий подобное положение, должен владеть поистине огромной властью над собой, чтобы не поддаться этому соблазну.

– Раскрывал ли Толстой иностранцам свои творческие планы, как это было, скажем, в интервью Молчанову?

– Некоторые рассказы о его замыслах есть как в российских, так и в зарубежных беседах. Но зарубежные интервьюеры меньше всего интересовались литературной кухней Толстого. Для них он был скорее учителем жизни. Вопросов типа «над чем Вы сейчас работаете?» почти не задавали. Больше формулировали так: «Что интересного в русской литературе?» Его ответы были неожиданны: иногда он хвалил писателей, которых мы благополучно забыли, и недооценивал некоторых замечательных художников.

– Хотите сказать, он был пристрастен…

– Это говорит о том, что ничто человеческое ему было не чуждо.

Из интервью Арпаду Пастору, газета «Эшт» (Венгрия), 1910 г.

– Вы хотите посмотреть, как живут в Америке эмигранты? И Вы будете писать о них?

– Да.

– Сложное, очень сложное дело. А как вы думаете о них написать?

– Или сухо изложу факты, которые соберу, или переработаю их в художественной форме.

– В художественной форме?

И снова на его губах заиграла насмешливая улыбка, даже похожий на покашливание смешок вырвался из-под лохматых седых усов…

– Видите ли, – сказал он, – я терпеть не могу литературу. Зачем люди пишут? Это привилегия исключительно большого художника – писать в художественной форме. Ведь есть и другая цель. Рассказать правду. Где правда, какая она? Каждый человек видит по-своему, и у каждого своя правда. В этом мире все полтора миллиарда людей могли бы быть писателями. Искусство?.. Его нет. Это все из-за денег и тщеславия. Только ради денег и тщеславия пишут писатели, работают художники. Деньги убивают литературу, все пишут только ради денег, отрекаются от себя, идут на сделку с совестью. Вот почему мне не нужны Андреевы.

– Но те, кто начинает… Ведь молодые писатели не могут претендовать ни на деньги, ни на какое-либо признание…

– Перестаньте… Я знаю по себе. Я ведь тоже начал из-за тщеславия и уже много раз раскаивался в этом. Только сейчас я приблизился к истине, это – не литература. Во всем нужно искать религиозное чувство…

– Владимир Яковлевич, а не было случаев, когда Толстой сам вызывал кого-нибудь из журналистов, чтобы сделать заявление для прессы?

– Такие случаи были, но они редки. Обычно он писал текст своей рукой,