Дальняя командировка - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
— Лепит горбатого? — спросил один.
— За фраеров держит, — ответил другой. — Ну сам хотел...
Немного успокоившийся было майор почувствовал, как железные пальцы ухватили его щиколотки и, резко разорвав путы, широко растянули ноги в стороны. А шипенье горелки переместилось с правой стороны к ногам. Он снова забился, дергая связанными руками. Но пламя приближалось к нему, и вот уже сквозь ткань брюк на ширинке он с ужасом почувствовал приближающийся смертельный жар. Из последних сил он истошно завопил, но крик не успел вырваться из его рта, ибо липкая пленка снова больно запечатала губы. Страх наваливался на майора, и одновременно усиливался и жар... Вот уже завоняло опаленной огнем тканью. Еще миг — и у него не выдержал желудок... И казалось, это было не облегчение, а последний, уже бессильный протест, сопровождаемый громким бурлением и ревом в кишках.
И снова что-то ударило майора по голове, отдалось легким взрывом, и сознание тихо покинуло его.
— Ты не сильно его отключил? Не окочурится? — спросил один.
— Как же, дождешься от такого... Нет, это у него от переизбытка чувств реакция. Поплавает в собственном дерьме и оклемается, — ответил второй и брезгливо отшвырнул в сторону безвольные, тяжелые ноги майора, после чего произнес совершенно непонятное для бандитов слово (это если б его мог сейчас услышать майор): — Вот же скунс поганый... Ну, кончаем? Давай его завернем пока в эту брезентуху, а потом выбросим ее. А то рядом находиться невозможно...
— Запись получилась четкая, я послушал, — сказал первый. — И тональность нормальная, с испугом, но без душевного надрыва. А куда его теперь девать? Домой к нему отвезем?
— Зачем, на службу доставим. Надо же сделать приятный подарок сослуживцам. Представляешь, приходят утром на работу, а там этот валяется — весь по уши в собственном дерьме... Приятный сюрприз любящей помощнице!
Связанного уже не скотчем, чтобы не оставлять своих отпечатков пальцев, а обычной тонкой бечевкой, Сенькина привезли к опорному пункту и аккуратно положили на лавочку, прямо под окном его собственного кабинета. Свет от подъезда сюда не доставал, было темно, да и вряд ли дежурному пришло бы в голову бродить среди ночи вокруг здания.
Сенькина укрыли с головой его же курткой, а пистолет засунули в изгаженные брюки, выказав тем самым дополнительное неуважение к офицерскому чину и должности милиционера. И так и оставили — до утра, когда на службу явятся первые сотрудники.
На выходку Дениса и Филиппа Александр Борисович отреагировал сдержанно. Нет, наказывать мерзавцев, естественно, надо, нет слов, но... Словом, детский сад какой-то. Поремский сдержанно посмеивался, не разделяя недовольства шефа. А Нинка, которая ухитрилась подслушать разговор, — та просто взвизгивала от восторга, видать уже представляя, как она станет живописать подругам страдания мерзкого Сенькина. Но Филипп строго-настрого предупредил ее, что об этом не должна знать ни одна живая душа, иначе последствия могут быть самые печальные. Пусть они сами у себя в милиции разбираются, кто его наказал и за что.
Но это все происходило попутно, между делом. Поремский, решив, что, в самом деле, не стоит ребятам бежать ночью с докладом, быстро просмотрел добытые ими материалы на месте и захватил с собой с десяток протоколов допросов пострадавших, а также копии их заявлений в правоохранительные органы, которые туда были переданы, но хода, естественно, так и не получили.
А завтра Галя должна была наконец встретиться со Светой, той самой невестой, над которой издевались милиционеры. Девушка по чистой случайности не покончила жизнь самоубийством, врачи держали ее теперь под постоянным наблюдением, и проникнуть к ней в больничную палату было практически невозможно. Но Гале удалось договориться с матерью Светы, чтобы навестить ее — под видом родственницы. Материал обещал быть, по мнению Гали, совершенно убийственным. Если только девушка согласится говорить.
Турецкий, мельком взглянув, сразу понял, насколько сильны эти документы, в которых женщины и девушки, безумно стесняясь и стыдясь своих собственных страданий, набирались мужества и писали о том, что творили с ними озверевшие от водки и вседозволенности «блюстители порядка». Причем писали, несмотря на то что по дворам регулярно ходил майор Сенькин со своими сотрудниками и всячески угрожал им невиданными карательными санкциями, если о том станет известно тем, кто приезжает сюда якобы защищать пострадавших в милицейской акции. А на самом деле, все будет гораздо проще — гости уедут, и вот тогда на головы жалобщиков обрушится его праведная месть. И уже обычными штрафами и предупреждениями никто не отделается. Он здесь власть! И от него зависит, жить им или влачить жалкое существование. Вот так, и ничуть не меньше.
Подобного рода заявления собирал и Володя Яковлев — от избитых парней. Но с этими лицами у правоохранителей происходило проще. Либо просто били и бросали — якобы за оказываемое власти сопротивление, либо же забирали с собой, били там и предъявляли «найденные» в карманах «улики» — малые дозы наркотиков и патроны. Те, кто соглашались и подписывались в протоколах, отделывались побоями и штрафами, несогласных оставляли в камерах И ВС.
Десятка полтора людей пострадало от действий дорожно-патрульных служб. Картина была фактически аналогичная, а значит, и хорошо здесь отработанная. В багажниках остановленных машин «находили» все те же «улики», после чего составлялись протоколы. Задержания, мордобои, штрафы — короче, полный беспредел.
Подумал Турецкий и решил для себя, что на этом фоне мелкая месть майору кажется вполне справедливой и оправданной.
Вообще-то, порядочно уже зная Филю Агеева и будучи знаком не понаслышке с его боевыми навыками и опытом, наработанным еще во время проведения боевых операций в Афганистане и на первой чеченской войне, Александр Борисович верил, что случайного «перебора» в его действиях не бывает. Все у него всегда выверено, как в швейцарских часах. Страшна ведь не пытка, страшно ее ожидание, подготовка к ней — так он обычно говорит. И даже если жертва станет потом уверять, что испытала жесточайшие физические муки, необходимо и здесь проводить четкую границу: отделять физическую боль, как таковую, от сильнейшего психологического стресса, который обрушивается на человека, когда его допрашивают знатоки своего дела «с особым пристрастием». Здесь куда больше всякого рода страшилок, нежели реальных мучений. Зато после подобных испытаний подверженный им, как правило, стихает, никнет. Не совесть в нем вдруг пробуждается, а появляется реальное ощущение преследующего страха, что его подлость в конечном счете наказуема.
А эти мысли пришли Александру Борисовичу по ходу того, как он прослушивал запись допроса майора Сенькина. Просто изумительный по своей откровенности получился материал, если бы его еще и можно было хоть как-то использовать. Но к сожалению, признательные показания, полученные незаконным образом — с помощью угроз для здоровья и жизни, и уж тем более пыток, — в суде в качестве доказательств приняты не будут.
Правда, майор раскрыл перед ними еще один аспект проведенной здесь зачистки, ее подноготную, — вот, пожалуй, и все. И если этой информацией воспользоваться с умом и точно по адресу, можно попытаться получить и сами доказательства. Так что, наверное, ребята проделали небесполезную работу.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!