Невидимый - Матс Валь
Шрифт:
Интервал:
— На шнурках твоих ботинок была кровь. Расскажи, откуда она.
— Если ты так хочешь это знать, выясняй это другим способом. Это, наверное, кровь какого-нибудь ублюдка, которого я избивала ногами.
— Завтра мы узнаем, чья это кровь. Лучше расскажи нам сегодня сама.
— Если вы все узнаете завтра, зачем я буду говорить вам что-то сегодня? Вы все равно мне не поверите.
— Если ты дашь внятное объяснение, я тебе поверю.
— Я уже сказала, что порезалась, когда брилась.
Форс вздохнул.
— Расскажи, что случилось в субботу на тропинке Берга?
— Не буду.
— Расскажи, и закончим на этом.
— И не подумаю.
— Это была твоя идея — спрятать Хильмера Эриксона в куче листьев?
— Кто это сказал? Он лжет.
— Он? Значит, ты была там единственной девочкой?
— Да.
— Кто были те, другие?
— Ты думаешь, я расскажу это полицейскому? Ты правда так думаешь? Тогда ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего не знаешь. И не подумаю больше разговаривать с идиотом, который ничего не знает, а понимает и того меньше.
И Аннели Тульгрен сложила руки на груди, повернула голову и встретила взгляд Нильсона.
— Я буду жаловаться на жестокое обращение в полиции.
— Прими ее жалобу, — сказал Форс и поднялся. — Я еду в больницу.
Форс надел замшевую куртку и вышел из комнаты. Он закрыл за собой дверь и пошел к лифту. Поднялся в кафетерий, съел омлет, несколько салатных листьев и половинку водянистого помидора. Допивая кофе, он увидел Леннергрена за столом, который обычно резервировали для начальника полиции и его гостей. В ящиках вокруг стола стояли искусственные цветы. За другим столом сидели шесть полицейских в форме и обсуждали футбол. Они громко смеялись, один изображал жестами, как вратарь пропустил мяч. Допив кофе. Форс снова пошел к лифту. Когда двери лифта открылись, перед ним появилась Анника Боге. На ней, как и в прошлый раз, был джинсовый костюм, но сегодня шерстяной свитер был томатного цвета. Она улыбнулась, и Форс кивнул ей. Когда она прошла мимо него, он почувствовал запах ее шампуня.
Форс спустился в гараж, забрался в машину и поехал в больницу.
Присутствие невидимых — как легкое прикосновение. Мы оборачиваемся: кто они, откуда они и куда лежит их путь?
Они ходят рядом, их сотни, тысячи, миллионы невидимых, и они шепчут нам о своей неживой жизни, о своих надеждах и тоске.
Иногда мы их слышим.
И тогда мы думаем о том, что, быть может, кто-то потерял свою жизнь для того, чтобы мы прозрели.
Это мог быть я.
Это мог быть ты.
Так думал Форс.
Он толкнул вращающиеся двери и вошел в холл больницы, где ходили люди в белых халатах и пахло лекарствами.
Форс пошел в отделение интенсивной терапии.
В комнате для персонала он увидел пастора Айну Старе.
Форс поздоровался и сел рядом с ней.
— Мне нужно отдать снимки, — сказал он и достал фотографии из коричневого конверта, который нес в руках. — Фру Эриксон там?
И он кивнул в сторону комнат со стеклянными дверями и опущенными кремовыми занавесками.
— Она сидит с сыном. Эллен тоже там.
— Как он?
Пастор Старе не ответила. Казалось, она глубоко погружена в свои мысли.
Через некоторое время она заговорила:
— Хенрик один из моих конфирмантов.
— Мальмстен?
— Да.
Форс молчал. Что он мог сказать?
— Я знаю его мать. Она очень мягкая женщина, никогда ни о ком худого слова нс сказала. Когда начались конфликты между подростками, которые рисовали свастику, и подростками из Соллана, я попыталась разобраться. Я прочитала книгу о том, что немцы творили в Польше[3]. Не нацисты, не солдаты СС, а обычные пекари, слесари и таксисты из Гамбурга. Они были уже в возрасте, и их приняли в полицейский батальон. Они расстреливали евреев. В книге рассказывается о том, что думает человек, стреляющий в грудного ребенка. Вы знаете, о чем думает человек, стреляющий в грудного ребенка?
Форс медленно покачал головой: нет.
Пастор Старс заговорила снова:
— Сначала убивают мать. А потом убивают ребенка, из милосердия, потому что младенцу без матери не выжить. — Пастор Старс немного помолчала. — Как обычные люди могут следовать такой логике? Я не понимаю, как такой мальчик, как Хенрик Мальмстен, мог принимать участие в том, что сотворили с Хильмером. Вы можете это понять?
— Нет, — сказал Форс.
— Вы арестовали его?
— Мы арестовали Мальмстена и двух его товарищей.
— И что с ними будет?
— Завтра всех троих отпустят по причине их юного возраста. Процесс будет через месяц. Если суд признает их виновными, они будут осуждены на открытую или закрытую форму социальной опеки.
— Хенрик был добрым и мягким мальчиком, когда я конфирмовала его.
— Да.
— Я этого не понимаю.
— Я тоже.
— В той книге, которую я читала, приводятся слова одного историка. Он задавал вопрос: «Почему нацизм так жесток?» — и сам же отвечал: «Потому что идеи нацизма разделяют жестокие люди». Но это ничего не объясняет. Я не могу сказать о Хенрике Мальмстене, что он жестокий. Ему всего шестнадцать, его мать поет в церковном хоре.
Форс побарабанил пальцами по фотографии.
— Я обещал вернуть ее, но не хочу входить и мешать. Могу я попросить вас?
И он протянул Айне фотографию Хильмера.
Изображение Хильмера.
Каким он был.
Раньше.
И когда пастор Старс взяла фотографию, из палаты вышла Эллен. Она подошла к матери, села около нее, уткнулась лицом ей в колени и затряслась в рыданиях.
И Хильмер.
Не тело Хильмера, нет.
Он был в комнате, пока его тело лежало под простыней и желтым одеялом, и обезболивающие средства капали через иглу в вену на его правой руке.
И то, что тоже было Хильмером, находилось в комнате, находилось рядом с ними. Те, кто сидели там, были наполнены невидимостью Хильмера, полны его присутствием.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!