Аналитическая психология - Карл Густав Юнг

219 Как показывает мой пример с архаической идеей бога, бессознательное, по всей видимости, содержит не только личные приобретения. Моя пациентка совершенно не осознавала происхождение «духа» от «ветра» или параллелизма между ними. Это содержание не было продуктом ее размышлений, и ее никогда этому не учили. Соответствующий фрагмент Нового Завета – το πνεύµα πνεϊ όπου τέλει – был недоступен ей, ибо она не знала греческого. Если бы мы решились принять это за сугубо личное приобретение, можно было бы говорить о так называемой криптомнезии[104], бессознательном припоминании мысли, которую сновидица где-то вычитала раньше. Против такой возможности в данном конкретном случае мне нечего возразить, но я видел достаточно много других случаев – некоторые из них я привел в упомянутой выше книге, – где криптомнезию можно с уверенностью исключить. Даже если бы это был случай криптомнезии, что мне кажется маловероятным, нам по-прежнему нужно объяснить предрасположенность, благодаря которой именно этот образ сохранился в памяти и позже, как выразился Земон, был «экфорирован» (εχφορειν, лат. efferre – «производить»). В любом случае, идет ли речь о криптомнезии или нет, мы имеем дело с подлинным и абсолютно примитивным образом бога, который вырос в бессознательном цивилизованного человека и вызвал там живой эффект – эффект, который вполне может дать специалисту по психологии религии пищу для размышлений. В этом образе нет ничего, что можно было бы назвать личным: это всецело коллективный образ, этническое происхождение которого давно известно. Здесь мы видим исторический и повсеместно распространенный образ, который вновь обрел свое существование через естественную психическую функцию. Это не удивительно, поскольку моя пациентка родилась на свет с человеческим мозгом, который и сегодня предположительно функционирует так же, как и в глубокой древности. Мы имеем дело с реактивированным архетипом, как я обозначил эти первообразы в другом месте[105]. Последние вновь вызваны к жизни примитивным, основанном на аналогиях образе мышления, свойственном сновидениям. Это вопрос не унаследованных идей – это вопрос унаследованных мыслительных шаблонов[106].

220 Учитывая эти факты, мы должны допустить, что бессознательное содержит не только личные, но и безличные, коллективные компоненты в форме унаследованных категорий[107] или архетипов. Посему я выдвинул гипотезу, что на глубинных уровнях бессознательного коллективные содержания пребывают в относительно активном состоянии. Вот почему я говорю о коллективном бессознательном.

221 Процесс ассимиляции бессознательного дает начало некоторым весьма примечательным явлениям. У некоторых пациентов он вызывает безошибочное и часто неприятное повышение самоуверенности и тщеславия: они думают только о себе, они знают все, они воображают себя полностью осведомленными обо всем, что касается их бессознательного, они убеждены, что прекрасно понимают все, что из него вытекает. Во время беседы с врачом они все больше и больше задирают нос. Другие, напротив, чувствуют себя все более и более подавленными, теряют уверенность в себе и с унылой покорностью принимают все удивительные вещи, которые продуцирует бессознательное. Первые, преисполнившись собственной важности, берут на себя ответственность за бессознательное, которая выходит за все разумные пределы; другие в итоге снимают с себя всякую ответственность и мучительно ощущают бессилие эго перед судьбой, действующей через бессознательное.

222 Если мы проанализируем эти два типа реакции более тщательно, то обнаружим, что за оптимистической самоуверенностью первого кроется глубокое чувство беспомощности, по отношению к которому сознательный оптимизм действует как безуспешная компенсация. Пессимистическое смирение других, напротив, маскирует непокорную волю к власти, по своей силе и уверенности гораздо превосходящую сознательный оптимизм первого типа.

223 Этими двумя типами реакции я обозначил только две грубые крайности. Более тонкая градация лучше бы соответствовала реальности. Как я уже говорил в другом месте, каждый анализанд вначале бессознательно злоупотребляет новообретенным знанием в интересах своей ненормальной, невротической установки, если, разумеется, уже на ранних стадиях он не освободился от симптомов настолько, чтобы иметь возможность вообще отказаться от дальнейшего лечения. Важным фактором является то, что на ранних стадиях все понимается на объективном уровне, то есть без различения между имаго и объектом, в результате чего все соотносится непосредственно с объектом. Таким образом, человек, для которого «другие люди» суть объекты первостепенной важности, из любого знания о себе, которое он, возможно, усвоил на данной стадии анализа, неизбежно сделает следующий вывод: «Ага! Так вот они какие, другие люди!» Как следствие, он будет убежден, что его долг, согласно его природе – толерантной или иной – просвещать мир. Но другой человек, который чувствует себя скорее объектом своих ближних, нежели их субъектом, будет тяготиться этим знанием и впадет в депрессию. (Естественно, я оставляю в стороне те многочисленные и более поверхностные натуры, которые сталкиваются с этими проблемами только между прочим.) В обоих случаях отношение к объекту подкрепляется – в первом случае в активном, во втором случае в реактивном смысле. Коллективный элемент заметно акцентуируется. Первый расширяет сферу своей деятельности, второй – сферу своего страдания.

224 Для описания определенных базовых черт невротической психологии власти Адлер предложил термин «богоподобие». Тот же термин я могу заимствовать из «Фауста» и использовать его в смысле, в котором он употреблен в известном отрывке, где Мефистофель пишет в альбоме студента «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum»[108], а в сторону замечает:

Богоподобие, очевидно, относится к знанию, знанию добра и зла. Анализ и осознание бессознательных содержаний порождают определенную более высокую толерантность, благодаря которой могут быть приняты даже относительно неудобоваримые фрагменты бессознательной характерологии. Эта толерантность может выглядеть очень мудрой, но часто представляет собой не более чем красивый жест, который влечет за собой всевозможные последствия. Были объединены две сферы, которые прежде мы тщательно старались не смешивать. После преодоления значительного сопротивления достигается союз противоположностей, по крайней мере, по всем внешним признакам. Полученное таким образом более глубокое понимание, соприкосновение того, что раньше было разделено, и, следовательно, очевидное преодоление морального конфликта, порождают чувство превосходства, которое вполне может быть выражено термином «богоподобие». Однако на другой тип темперамента то же самое соседство добра и зла может оказать совсем иное влияние. Не каждый почувствует себя сверхчеловеком, героем, держащим в руках весы добра и зла. Кому-то может показаться, что он – беспомощный предмет, зажатый между молотом и наковальней; вовсе не Геркулес на распутье, а скорее корабль без руля и без ветрил, швыряемый волнами между Сциллой и Харибдой. Ибо, сам того не зная, он оказывается втянутым в, пожалуй, величайший и древнейший из человеческих конфликтов и вынужден переживать муки, которые рождает столкновение вечных принципов. Возможно, он почувствует себя Прометеем, прикованным к Кавказу, или распятым. В этом случае уместно говорить о «богоподобии» в страдании. Богоподобие, безусловно, не есть научное понятие, хотя оно точно характеризует психологическое состояние, о котором идет речь. Я также не надеюсь, что каждый читатель сразу уловит своеобразное состояние, подразумеваемое «богоподобием». Данный термин слишком тесно связан со сферой belles-lettres. Посему мне, вероятно, следует дать более точное описание этого состояния. Инсайт и понимание, достигнутые анализандом, обычно открывают ему многое из того, что прежде было бессознательным. Естественно, он применяет эти знания к своему окружению; в результате он видит или думает, что видит, много вещей, которые прежде оставались невидимы. Поскольку его знание оказалось полезно для него, он не сомневается, что оно будет полезно и для других. В результате он зачастую становится высокомерным; возможно, в основе его высокомерия лежат лучшие побуждения, но оно тем не менее сильно раздражает. Ему кажется, будто он обладает ключом, который открывает многие, если не все двери. Сам психоанализ обладает такой же вкрадчивой бессознательностью относительно своих ограничений, что отчетливо видно по тому, как он поступает с произведениями искусства.