Матрица войны - Александр Проханов

Маленький кутюрье улыбался, прижимал руки к сердцу, клал поверх подаренных букетов еще несколько трепещущих темно-алых роз.

– Ему плохо с сердцем, – сказала она.

– Кому?

– Модельеру. Я чувствую, как ему плохо.

– Да нет, он просто руку к груди прижимает. От счастья и в знак благодарности.

Одна коллекция сменяла другую. Теперь манекенщицы демонстрировали стиль, напоминающий космических пришельцев, таинственных странников мироздания. Их одеяния были созданы из прозрачных синтетических материалов, казались колбами и ретортами, в которых пульсировала разноцветная плазма. В ней искусственно возникали человеческие формы, еще не связанные друг с другом, окруженные светящимся газом. В колбе с узкой, прозрачной горловиной и розовой сферой возникала обнаженная женская грудь, гладкое, с плавным изгибом, бедро, округлый, с темным пупком, живот. В слюдянистом зеленовато-голубом цилиндре с металлическими проводами и клеммами появлялись то гибкая, с подвижными лопатками спина, то сильные, напряженные икры. Казалось, в этом цилиндре под воздействием электрических молний создается женщина, ее прелестные формы материализуются из космической пыли, лучистой энергии, светящегося голубоватого облака.

Маэстро кланялся, белозубо улыбался, прижимал руку к сердцу. Он был счастлив, знаменит, окружен почитателями. Ему аплодировали.

– Еще я люблю ветер. – Она рассматривала фиолетовый лист грузинской травы, вдыхала его маслянистый пряный запах. – Когда начинается ветер, я выхожу на улицу, слушаю его шум, говорю с ним. Ветер облетает всю землю, страны, города, морские просторы. Он несет весть о том, что случилось, и о том, что должно случиться. Ветер знает о каждом живущем на земле человеке, о младенце и старике, о святом и злодее. Мне кажется, слушая ветер, я могу угадать будущее. Войну, катастрофу, извержение вулкана. Я прошу ветер взять часть моих сил, часть моей жизни и отнести их тому, кто в них нуждается. Спасти больного, утешить несчастного. Месяц назад я вышла вечером, и поднялся ветер. Он гнул деревья, летел по улицам, гнал над крышами вечерние облака. Я слушала ветер, и мне казалось, что я тогда узнала о вас. Вы здесь, в этом городе, нуждаетесь во мне. Мне нужно вас искать и найти.

Его разум был сладко помутнен терпким кахетинским вином, космической музыкой сфер, ее рассказом о ветре. Он был в этом ветре вместе с шумящими лесами, летящими самолетами, волнистыми ночными озерами. Она знала о нем, ведала своим колдовством, владела его судьбой, управляла его жизнью и смертью. Она снимала с него бремя неведения, бремя прожитой жизни. Перенесла его в потоке огромного ветра с бренной земли, изрытой воронками, изуродованной котлованами, усеянной прахом исчезнувших в слепоте поколений, на таинственную живую планету, окруженную дышащими зорями, в которых плыли драгоценные светила и луны. Превращались на мгновение в прелестных женщин, а потом распадались на пучки разноцветных лучей, на прозрачные радуги.

– У вас бывало так, что вы должны умереть, но случается чудо и вы остаетесь живым?

У него так бывало. В ущелье Саланг, когда на придорожной заставе он ждал транспортер, но вызванный бэтээр опоздал и он сел на другой, попутный. Проезжая вдоль склона, почувствовал, как по его переносице скользит невидимый зоркий прицел. Спустился в долину и услышал по рации, что следовавший за ним транспортер был расстрелян из гранатомета в упор. Экипаж погиб, ротному оторвало ногу.

В Никарагуа, в Пуэрто-Кабесас, на глинистой красной дороге им угрожала засада. Они передвигались двумя «Тойотами», желтой и синей. Первую половину пути он ехал в желтой, держа на коленях гранату, ухватив за ствол автомат. После краткой остановки он пересел в синюю, где находился комбриг-сандинист, пригласивший его для беседы. У заброшенного поселка индейцев желтая налетела на мину. Горела, развороченная, с убитыми пассажирами, а они залегли на обочине, выставили автоматы, дожидаясь подмоги.

В Эфиопии вертолетчики высадили его в джунглях, обещая захватить на обратном пути. Среди ручьев и цветущих кустарников три часа ловил бабочек, пугая висящих на ветвях бабуинов, срываясь в блестящие ручьи, цепляясь за колючие иглы, преследуя розово-желтых данаид и жемчужно-серых сатиров. Вертолет не вернулся, был сбит эритрейцами, а он два дня добирался до трассы, обходя поселения туземцев. Вернулся на базу опухший от укусов москитов, с подвернутой ногой, неся в жестяной коробке драгоценный улов – спасших ему жизнь данаид.

Он не сказал ей об этом, зная, что она читает его тайные мысли. Он был для нее прозрачен. Был в потоке ветра, который овевал их обоих.

– Случались чудеса, – сказал он. – И я оставался жив.

– Каждую секунду случаются чудеса, отделяющие нас от смерти. Их надо предчувствовать. Каждую секунду надо быть на страже, устранять опасность, молить о спасении. Смотрюсь в зеркало и молю о спасении. Беру чайную чашку и молю о спасении. Смотрю на солнечный зайчик и его молю. Когда иду по тротуарам и вижу трещины, ни на одну не наступлю. Это опасно. Эти трещины могут разверзнуться в пропасть. Я вас научу колдовству. Только не думайте, что я сумасшедшая.

Он не думал. Мир, в котором он прожил жизнь, был сумасшедшим миром. В нем действовали силы саморазрушения, и люди, такие, как он, подчиняли себя этим силам. Он всю жизнь разведывал, куда, по каким дорогам идут войска. В каких горах и ущельях хранятся склады оружия. Кто из вождей революции будет убит или предан. На какой полевой аэродром приземлится самолет с диверсантом, доставит груз взрывчатки. Ему казалось, он служит великой стране, жертвует ради бессмертной идеи. Но нет ни страны, ни идеи, а повсюду кривляются мерзкие рожи, морочат, сводят с ума.

Она не сумасшедшая, нет. Она обладает волшебным знанием, лечит наложением рук, читает на расстоянии мысли, понимает язык птиц и цветов. Зачем-то среди огромного раскаленного города она отыскала его. Разбудила от дурной дремоты. Наделила зорким зрением и чутким слухом. Учит понимать язык птиц и цветов, видеть в прозрачном небе крохотное летучее семечко.

– Мне кажется, мы с вами знакомы очень давно, – сказала она. – Мы с вами уже встречались. Быть может, в других жизнях, в других странах, в другие эпохи. Быть может, в Древнем Египте, где вы были царем, а я дочерью жреца. Или в средневековой Испании, в маленьком городке Толедо, где я была вашим отцом, а вы моей дочерью. Между нами существовала какая-то тесная, духовная связь, которая не завершилась, оборвалась каким-то несчастьем. Теперь мы опять встретились, в России, в Москве. И опять наша связь глубока и духовна. Мы должны ее очень беречь. Не причинить друг другу зла. Вы должны не погубить меня, не повторить вашего древнего заблуждения и ошибки.

Заиграла музыка, напоминавшая стуки тамтамов, заунывные китайские флейты, струнные переливы персидских мандолин, бренчанье итальянских клавесин. И под эту музыку стали выходить манекенщицы в одеяниях, воссоздающих архитектуру буддийских пагод, мусульманских мечетей, готических замков и храмов, барочных дворцов. Женщины шли, раскачивая подолы, волнуя шлейфы, развевая прически. И одна была как красно-золотой пекинский дворец в резных узорных драконах. Другая – как минарет, в слюдяных изразцах, со священной вязью Корана. Третья – как парижский собор Богоматери, в стрельчатых арках, перламутровых витражах, с крохотными, усевшимися на плечи химерами. Возникали женщины-цветники, украшенные тяжестью свежих соцветий. Женщины-букеты, усыпанные живыми цветами. Женщины-вазы, в которых распушились розы, тюльпаны, пионы.